Первое великое восстание в Египте при Таа I, получившем царское прозвище Ра-Секенен (воинственное солнце), снова выдвинуло фивских царей; в течение ста с лишком лет постепенно росло их значение, дав, наконец, возможность Таа III, как законному главе, сплотить вокруг себя все южные области.
Недели через три после возвышения Иосэфа, когда солнце близилось к закату, к Фивам быстро приближалась лодка. В лодке сидело четыре гребца и рулевой, а в каюте вели оживленный разговор двое мужчин, по временам то перечитывая, то делая пометки на длинном свитке папируса, лежавшем перед ними. Один из них был старик, лет за 70, худой и сгорбленный; морщинистое лицо его было когда-то замечательно красиво; большие темные и блестящие, как у юноши, глаза выдавали пламенную душу, которую не могли подавить годы. То был Аменсет, жрец храма Пта в Мемфисе, знаменитый в искусстве гадания всякого рода, прозорливому взору которого и звезды неба, и внутренности жертвы открывали свои сокровенные тайны, и его толкование снов всегда бывало непреложным. Поражение, которое только что потерпели перед Апопи он и его собратья, и победа Иосэфа привели старца в отчаянную ярость; он живо чувствовал оскорбление, нанесенное дерзким «Шасу» всей его касте, и одна мысль повиноваться «нечистому» рабу, которого узурпатор назначил Адоном, единственно с целью унизить всех благородных египтян, чуть не стоила ему апоплексического удара. Едва оправившись от этого потрясения, он решил покинуть Мемфис, – проклятый город, где царствовал узурпатор, – и искать убежища в Фивах, у Таа III, единственного в его глазах законного государя Египта.
Переодетый и в сопровождении одного только писца, своего ученика, он ночью оставил Мемфис и теперь, как мы видим, счастливо приближался к цели своего путешествия.
– Ну, вот мы и в Фивах, я теперь могу опять переодеться; помоги мне, Руис, и сбереги папирус; я думаю, он очень пригодится государю! – сказал старик, снимая темный плащ и толстую тунику и облачаясь в длинное жреческое одеяние, вынутое писцом из узла.
Час спустя они стояли уже у входа в храм Амон-Ра, или – вернее – в пределах его стен, тогда уже громадных и опоясывавших различные сооружения, принадлежавшие жилищу великого бога, а один из служителей повел их в дом Верховного жреца. Тот был поражен, увидав перед собой хорошо известного в Фивах старого мемфисского ученого, и принял его с почетом; известие о событиях, вынудивших уважаемого предсказателя покинуть родину, привело его в негодование, и он объявил Аменсету, что желание его видеть Таа III будет исполнено почти немедленно, так как царь в сопровождении царевича Камеса, своего наследника, должен был прибыть в храм для присутствия при религиозной церемонии.
Несмотря на утомление, Аменсет решил также принять участие в торжестве, и едва успел он совершить установленные омовения, как прибыл царь в сопровождении Камеса, хилого и болезненного молодого человека. Что касается Таа III, то это был хотя и пожилой, но еще бодрый человек, бронзовое лицо которого дышало отвагой, энергией и необычайным умом.
По окончании религиозной церемонии Таа, Камес, главные жрецы храма и Аменсет собрались в маленькой зале, смежной со святилищем, и там старый жрец прерывающимся от волнения голосом рассказал историю сна Апопи и возвышения Иосэфа.
– Хитростью гнусного «Шасу» вся наша каста опозорена, все высшие сановники, все благородные египтяне должны отныне склоняться перед этой смрадной свиньей и повиноваться этому вольноотпущеннику, которого проклятый «хак-шасу» в насмешку возвел в Адоны Египта; перенести это я был не в силах, отряс прах с моих сандалий и пришел к тебе! – Потоки слез прервали старца; упав ниц, он воскликнул с рыданиями: – Дай мне пристанище, сын Ра, единый законный царь для каждого египетского сердца; дай умереть мне здесь, вблизи тебя и моих братьев, служителей великого бога.
Все были глубоко растроганы; быстро встав, Таа поднял старца и, облобызав, ласково сказал:
– Добро пожаловать, достопочтенный Аменсет; как возлюбленный отец, живи у царя твоего и мирно посвяти остаток дней твоих служенью божеству. И в храме, и в доме моем все будут тебе рады.
Верховный жрец и прочие сановники поспешили засвидетельствовать вновь прибывшему, что вполне разделяют чувства, высказанные царем. Когда все успокоилось, Таа заметил:
– Известия, привезенные уважаемым Аменсетом, настолько важны, что требуют серьезного обсуждения. Необходимо вопросить богов и умолять возвестить нам: будет ли опасен этот человек, столь неожиданно ставший у власти, а предсказанные бедствия будут ли для нас гибельны, или же, тронутые нашими несчастьями, бессмертные освободят землю Кеми от притеснений и соединят на голове моей обе короны Египта.
– Слова твои, о царь, полны мудрости отца твоего Ра! – отвечал Верховный жрец, посоветовавшись раньше со своими собратьями. – Согласно твоему желанию, мы не медля изберем день, благоприятствующий жертвоприношению и узнанию воли великого бога по внутренностям животных.
Три дня спустя Таа с наследником и небольшой свитой, состоявшей из военачальников и советников, прибыл в храм и отправился на жертвенный двор. Была еще ночь; но последние приготовления шли с лихорадочной поспешностью, так как жертвы должны были быть заколоты с первыми лучами восходящего солнца. Аменсет готовился отправлять богослужение совместно с великим гороскопом храма; свет факелов фантастически освещал белые одежды жрецов и статую бога, перед которой на треножнике горели уголья. С помощью Камеса, державшего таблички, на которых были отмечены все подробности обряда – точное исполнение которого было необходимо, дабы жертва не утратила своей силы – Таа совершил сначала возлияние вина и курение ладаном, а затем исполнил обычные церемонии над жертвами, подлежащими закланию. Лишь только пурпурный свет озарил восток, возвещая появление царственного светила, как жертвоприносители бросились на животных, закололи их и в тот же момент, когда первый луч солнца вспыхнул на небе и заиграл на лезвиях ножей, они вытащили трепещущие внутренности, над которыми тотчас с жадностью нагнулись Аменсет и великий гороскоп.
Воцарилось торжественное молчание, прерываемое только неровным дыханием присутствовавших; взгляды всех были устремлены на обоих гадателей, с нахмуренным видом изучавших таинственные знаки, которыми божество выражало свою волю.
Вдруг Аменсет выпрямился во весь рост и поднял обе руки к небу; бледное от волнения лицо его, казалось, застыло в восторге исступления; взор его, то вспыхивая, то потухая, был устремлен куда-то в пространство, словно созерцая далекое лучезарное видение; раздался его голос, глухой, весь проникнутый странным трепетом:
– Покров, скрывавший до сей поры будущее, рассеивается, и голос бога, говорящий мне через внутренности жертв, звучит в ушах моих подобно грому. Да, терпение бессмертных истощено преступлениями чужеземцев; отчаяние земли Кеми, слезы и мольбы служителей богов достигли их ушей, и оскверняющий трон «нечистый» злодей, смеющийся над чувствами сынов Египта, безжалостно их унижающий, будет свержен тем, кого сам возвысил; и этот раб своей железной рукой подаст сигнал восстания всему Египту. Враг вековой, сраженный и разбитый, загнанный в свое последнее убежище, будет изгнан навсегда; от устьев Нила до его порогов земля Кеми будет свободна. И, преклонясь перед своим законным государем, носителем двойной короны, у алтарей, наполненных жертвами, радостно возблагодарит народ богов своих. Но путь к этому счастью лежит через многие годы борьбы и страданий; голод истребит много народа и угнетатель высосет мозг из костей наших; настанут дни, когда самые мужественные сердца впадут в уныние и мрачное отчаяние; но звучащий ныне голос бога должен и поддержать, и укрепить их. Ты, Таа, великий и победоносный, ты вечно будешь жить в памяти потомства; ты нанесешь врагу первый смертельный удар и принесешь жертву Пта на алтаре его в Мемфисе, но ни тебе, ни твоему наследнику не дано будет полной победы. Возлюбленный богами ребенок, покоящийся во дворце твоем, соединит в своей руке папирус с лотосом и осенит себя двойной короной…
