– Рассчитывай во всем на нашу помощь, брат, – сказал, сверкнув глазами, Птахотеп. – И если только презренный осмелится поднять руку на уважаемую твою голову, мы все восстанем, как один… А там как богам будет угодно! В строгом течении светил небесных заключены судьбы человеческие, а люди – слепые орудия рока – в своей злобе и слабости воображают, что могут управлять тем колесом судьбы, которое и поднимает, и уничтожает человека. Если нашей крови суждено пролиться – значит, это необходимо, как семя будущих великих событий. Блестящая звезда, озаряющая ныне судьбу «отверженного», может и погаснуть внезапно, а он – быть низринутым в пропасть теми самыми потоками стыда, отчаяния и горя, которые им вызваны. Нельзя безнаказанно колебать равновесие сил видимых и невидимых, управляющих вселенной. Вся эта бездна зла и ненависти, которая исторгнута из раненых сердец всех слабых, им униженных, в конце концов, как вихрь, налетит и сметет его…
Потифэра кивнул головой в знак согласия.
– Ты прав, брат мой, мы слабы и не знаем, какие опасности нам угрожают. Уроки мудрости забыты, мелочные интересы ослепляют нас и мы боимся людей, когда следует дрожать лишь перед судьбою! А ты, дитя мое, будь покойна и надейся на милосердие богов.
Он поцеловал дочь и вышел из комнаты, а Птахотеп остался с Аснат предписать ей лечение.
* * *
Иосэф лежал на ложе, завернув в одеяло свои ноги. Разговор с Птахотепом утомил его и делал еще заметнее происшедшую в нем перемену: глубоко ввалившиеся глаза и посиневшие ногти ясно свидетельствовали о том, какой смертельной опасности он подвергался. При входе тестя дрожь негодования пробежала по его телу.
– Вы ловко истолковываете волю богов, когда они вас вдохновляют избавиться от неудобного вам человека, – сказал Иосэф взволнованным голосом. – Но верное средство ваше, как видите, не подействовало: я жив и приму свои меры, чтобы навсегда отбить охоту у твоей касты отравлять избранных фараоном сановников, имеющих несчастье не нравиться жрецам! Я представлю жалобу царю и обвиню тебя, твою дочь и всю касту в покушении на мою жизнь.
Потифэра слегка оперся на стол и с гордым презрением взглянул на изможденное лицо своего противника.
– Успокойся, Адон, и обдумай взводимое на нас обвинение; ты уж слишком нелестного мнения о жрецах Мемфиса и Гелиополя! Если бы мы решились, ради освобождения Египта, на такое сомнительное средство, то мы уничтожили бы тебя раньше, чем отдать тебе мою дочь; и вообще жрец моего сана, если и решится запятнать себя убийством, – поверь, не в руки своего невинного ребенка вложит он орудие смерти. Ни я и никто из жрецов Мемфиса и Гелиополя ничего не знали о безумном плане Аснат; я до сих пор ломаю голову, откуда она могла достать свой яд, которым в детском гневе пыталась умертвить обоих вас. Припомни, Адон, что ты отнял Аснат у любимого человека и принудил ее к союзу, к которому она питала отвращение; фараон мог отдать тебе ее руку, но не сердце!
– А вы стараетесь ожесточить это сердце, наполнить его ненавистью к мужу; я полагаю, что закон вряд ли согласится с вашим объяснением такого небывалого случая! – заметил с горечью Иосэф.
– Я пришел сюда не для того, чтобы защищаться или просить о помиловании, – гордо ответил Потифэра. – Начинай розыск, и мы – жрецы Мемфиса и Гелиополя – дадим ответ! Ты можешь предать суду Аснат, я это знаю; но ее смертью ты уничтожишь связь, которую сам хотел установить с моей кастой. Я не стану вымаливать у тебя ни ее жизни, ни моей, если бы ты осмелился посягнуть на нее, но берегись! В борьбе подобного рода трудно предвидеть заранее, кто победит! Для народа Египта я был и остаюсь первым служителем великого бога Гелиополя, а ты – чужеземец, из черни возведенный в настоящее твое звание; если ты открыто бросишь нам вызов, нам придется принять его!
Не ожидая ответа, он повернулся и вышел. Долго сдерживаемый гнев, душивший Иосэфа, так утомил его, что он вскоре заснул и проснулся только несколько часов спустя. Отдых восстановил его силы, дал возможность, со свойственным ему хладнокровием, обсудить положение вещей и взвесить шансы за и против. Потифэра был прав: начинать громкий процесс с могущественной и чтимой народом кастой было рискованно. Согласится ли на это и Апопи? Ведь, несмотря на ненависть его к жрецам, официально он всегда выказывал им свое благоволение. А смерть Аснат навсегда отнимет у него обожаемую прелестную женщину, одно воспоминание о которой, даже и теперь, заставляло биться его сердце.
– Приходится молчать! Ну, да они от меня не уйдут, я еще припомню им это, и случай отомстить тебе, проклятая каста, у меня будет наверно! – прошептал Иосэф сквозь зубы.
В тот же вечер он писал своему тестю: «Я обдумал и решил скрыть от фараона покушение, жертвой которого я сделался, с условием, что ты и все твои присные на этих же днях оставите Мемфис. Дочери твоей я прощаю и оставляю ей должное место в моем доме; но не хочу, чтобы она была подчинена вашему влиянию, внушающему ей чувства, противные ее долгу. Если же, несмотря на это, ты все-таки останешься здесь и станешь отвращать от меня сердце твоей дочери, я буду, к сожалению, вынужден прибегнуть к строгости закона».
Получив это послание, Потифэра облегченно вздохнул. Перспектива скандального процесса, каков бы ни был его исход, была в высшей степени неприятна жрецам, а мысль убить свою дочь, дабы тем избавить ее от рук палача, была ему невыносима. Он понимал к тому же, что красота Аснат обворожила Иосэфа и что лишиться жены, добытой с таким трудом, он не в состоянии. Как ни противна была эта любовь в глазах Потифэры, но в настоящем случае она сослужила свою службу. Он отдал приказ своим: не мешкая, готовить все к отъезду.
На следующий день Верховный жрец, в сопровождении жены и сына, отправился во дворец Адона. Иосэф встретил их с некоторым удивлением, но понял тут же, что это посещение было ответом на его письмо, когда Потифэра объявил, что важные дела призывают его в Гелиополь и что, назначив свой отъезд на завтра, он пришел проститься с ним и с дочерью.
Ввиду присутствия писца и одного из служащих, прощание, хотя и торопливое, носило оттенок сердечности. Майя, мужественно глотавшая свои слезы, и Армаис обнялись с зятем; затем Иосэф объявил, что жена его слегка нездорова и он проводит их к ней. Доведя их до дверей половины Аснат, он вернулся обратно.
Расставанье с Аснат было тоже коротко. Потифэра не хотел усугублять волнения дочери, еще слабой и далеко не оправившейся, продолжительным прощаньем и слезами. Он обнял ее и сообщил, что процесса не будет, прибавив:
– Необдуманным твоим поступком ты чуть не погубила себя и нас. Будь осторожнее вперед и не дразни змею; покорись неизбежным последствиям твоего нового положения. Если мне понадобится передать тебе что-либо помимо твоего мужа, ты услышишь в саду, пять раз подряд, крик ночной птицы. Сойди тогда в сад, и мой гонец найдет уже возможность передать тебе мое послание.
По уходе родных молодая женщина залилась слезами; она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и несказанно несчастной. Родные ее были теперь далеко; с тоской и неудовольствием думала она о неизбежном свидании с Иосэфом. Целую ночь она не смыкала глаз, и малейший шорох принимала за шаги мужа. Но Иосэфа не было; не показался он и в следующие дни, ожидая, что Аснат придет к нему просить прощения. Но ожидания его были тщетны; не выдержав долее, он написал ей, требуя объяснения ее поступка. «Я виновна перед тобой и жду решения своей судьбы», – ответила гордая египтянка. Она сознавала, что ей следовало бы, по крайней мере, извиниться в своем преступном намерении; но гордость ее возмущалась и она скорее умерла бы, чем решилась бы на это. Ответ жены произвел удручающее впечатление на Иосэфа, но обязанности службы и масса дел не дали ему всецело отдаться своему горю.
