Горькими слезами плакала царевна, прижимая к губам строки, написанные дорогой рукой; надеяться ей было уже не на что: через двое суток она станет женой «проклятого». Зачем жестокая судьба сохранила ей жизнь, которая внушала только отвращение, когда смерть была уже так близко? И мысль об этом приводила ее в отчаяние.
По древнему обычаю, молодые девушки, празднуя канун своей свадьбы, собирали всех своих подруг, устраивали пиры, танцы и на память одаривали их более или менее драгоценными подарками, смотря по положению и богатству невесты; но Хишелат наотрез отказалась подчиниться этому обычаю под тем предлогом, что была еще слишком слаба после болезни, и заявила, что хочет провести последний вечер своего девичества в молитве и уединении.
Апопи, обеспокоенный бледностью и безмолвной апатией своей дочери, согласился на ее желание, и накануне свадьбы Хишелат была одна; даже ее лучшая подруга, Нефтида, дочь коменданта Таниса, удалилась в соседнюю комнату, видя уныние царевны и ее молчаливость. Уже несколько часов царевна не двигалась с террасы; откинувшись в кресло и устремив глаза в пространство, она думала о том, как быстро улетают последние часы ее свободы, а завтра она будет уже принадлежать Иосэфу… И при мысли о том, что она станет его женой и принуждена будет выносить во всякое время его присутствие, чувство ужаса и отвращения охватило ее; ее тело покрылось холодным потом.
В течение целого дня стояла палящая жара; воздух был раскален и удушлив; после полудня черные тучи покрыли небо, поднялся сильный ветер и отдаленные раскаты грома указывали на приближавшуюся грозу. Видя, что Хишелат не обращает на это внимания, Нефтида подошла к ней и нежно попросила ее войти в комнаты. Хишелат, не возражая, встала и последовала за ней в свой рабочий покой, где, к великому неудовольствию Нефтиды, уселась неподалеку от окна и снова погрузилась в свои думы. Поместившись на подушке около царевны, Нефтида боязливо глядела в окно на то, что творилось снаружи. Сквозь прогалину в саду был виден Нил; ветер свирепо хлестал его волны, на которых, как ореховые скорлупы, прыгали захваченные бурей суда, торопясь поскорее добраться до берега.
Скоро наступила полная тьма и разразился настоящий ураган; молния, сверкая, бороздила черное небо; дворец дрожал до основания от страшных, беспрерывных раскатов грома, ветер свистел и выл, сгибая и ломая, как солому, пальмы и громадные смоковницы, и – наконец – с грохотом хлынул проливной дождь. В ужасе Нефтида закрыла лицо руками, но Хишелат была по-прежнему равнодушной и спокойной. Ей даже стало словно легче; этим ураганом, казалось, разрешалась буря, бушевавшая в ее душе; все долго сдерживаемое отчаяние словно плакало, гремело и стонало в завыванье ветра и блеске молнии. Глубоко вздохнув, она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Вдруг странный шум коснулся ее слуха; с ужасом увидела она, как воды Нила, вздымаясь словно горы, выступили из берегов, затопили сад, подкатывая к самому дворцу свои серые, грязные волны, покрытые пеной, как чешуей; с необычайной быстротой подступала вода, отовсюду проникая в ее комнату, и грозила затопить ее. Вдруг из этого клокочущего моря встал человек-гигант; белая борода, блестевшая как роса на солнце, обрамляла его строгое, хотя и мрачной красоты, лицо; венок из лотосов украшал голову; большие темно-лазоревые глаза дышали величавым спокойствием и сознанием своей силы. Схватив царевну своими мощными руками, он прижал ее к себе, и Хишелат ощущала прикосновение могучей груди неведомого бога, чувствовала, как ледяные волны подхватили и влекут ее и сознавала, что умирает. Все усилия ее освободиться, выбиться, были напрасны, разверзшаяся бездна поглощала ее.
С глухим криком она выпрямилась. Недоумевающий взгляд ее бродил по знакомым, окружавшим ее предметам, освещенным мягким светом лампады и – наконец – остановился на подруге, стоявшей на коленях около нее и не сводившей с нее глаз:
– Что это – сон или видение? Во всяком случае это предвещает смерть! – вздрагивая, тихо прошептала она в раздумье. – Пойдем, Нефтида, я лягу, а ты посиди около меня до рассвета.
Несмотря на небывалое удовлетворение гордости, при мысли через несколько дней быть увенчанным уреем, Иосэфа мучило смутное беспокойство, и лишь железная воля да уверенность в своем могуществе могли преодолеть эти дурные предчувствия. Такое настроение имело две причины, и первой было его отношение к Аснат, все более и более его тяготившее. Уже несколько недель он не навещал жены; его смущали ее безмолвное отчаяние и видимое истощение; его приводила в бешенство мысль, что она может умереть раньше, чем он будет в состоянии вывести ее на свет Божий и тем отомстить и унизить Хишелат. Второй причиной беспокойства Иосэфа служил целый ряд дурных предзнаменований, следовавших за последнее время: так, небесные светила дали ему неблагоприятный ответ, суля неизвестные опасности на его пути; заходящее солнце казалось вдвое больше обыкновенной величины и было окружено тремя голубоватыми кругами, что, по словам халдейских прорицателей, предвещало гибель царя.
Иосэф объяснил себе, конечно, это предсказание смертью Апопи, который таким образом предоставит трон ему; но утром накануне свадьбы явилось новое дурное предзнаменование, еще более встревожившее его: чья-то собака, неведомо как попавшая в большую залу дворца Адона, осквернила рвотой парадное сидение и его ступени, а что хуже всего – никто не знал, как и куда она скрылась. Каждому стало понятно, что подобное происшествие предвещает смерть хозяина дома. Иосэф стал пасмурен, и когда вечером разразилась буря, беспокойство и смутная тоска, преследовавшие его с недавнего времени, охватили его сильнее прежнего. С поникшей головой поднялся он по лестнице на башню, где была его обсерватория, желая проследить молнии и вслушаться в раскаты грома, – этот зычный голос небесных сил. В мрачном настроении, с нахмуренным лицом прислонился он к колонне, внимательно смотря на небо и наблюдая за бороздившими черные тучи огненными зигзагами, словно поражавшими землю. Беловатый блеск молнии фантастически озарял время от времени высокую фигуру в белых одеждах и характерное лицо Адона, который хладнокровно и неустрашимо стоял среди бушевавшего вокруг урагана. Вдруг огненный сноп озарил сразу весь горизонт, и молния, казалось, ударила в самую башню, которая потряслась до основания.
Оглушенный Иосэф на мгновение закрыл глаза, но когда снова открыл их, – крик безумного ужаса замер на его устах. Перед ним, на перилах обсерватории, окруженный огромным фосфорическим сиянием, лежал сфинкс-покровитель; его лицо, некогда столь спокойное, теперь было мрачно и грозно; глаза сверкали и звезда над его головой, красная как кровь, с треском метала снопы искр.
– Неблагодарный! Я вскормил тебя существом моим, я согревал тебя своим дыханием и укрывал моими крыльями, – прогремел голос таинственного существа. – А что ты сделал из земли Кеми, в которой я тебя возвеличил и дал могущество? Ты усеял ее трупами и разорил; от твоей алчности моя грудь иссякла и тяготеющие над тобой проклятья склоняют к бездне весы твоей судьбы. Я более тебе не покровительствую! Да свершится судьба твоя: пусть все то зло, которое ты вызвал своей земной жизнью, подобно свинцовой туче, падет на тебя и раздавит!
