– Но это же нонсенс! – начал кипятиться полковник бронетанковых войск. – Это недооценка роли математики в науке, – продолжал он.
– Совершенно с вами согласен. Но много вы встречали математиков изобретателей? – спросил я.
– Не много, но зато – Эйнштейн!
– Ну, положим, Эйнштейн не совсем математик. К тому же он на свои известные формулы не получал патента. Небольшой элемент логики здесь всё-таки есть. Возьмите математическую формулу. Ведь ей можно придать путём преобразования разнообразный вид. Так что с того? На каждую разновидность выдавать патент?
– Математика – королева наук, и только там, где имеется математическое обоснование, там наука настоящая. Возьмите, например, работы Лысенко…
– И здесь у меня нет никаких возражений, дорогой профессор. Я раньше, чем кто-либо другой, нашёл связь между математическим описанием и технической реализацией. Только благодаря этому мне удалось делать устройства размерами с коробочку взамен больших шкафов. Но, когда я попытался получить на это авторские свидетельства, я сам себе перекрыл кислород, поскольку в первых моих заявках была приведена минимизация логических функций, выражающих конечный результат. Математика хороша для диссертантов, – продолжал я, – которые на практике ничего не добились. У нас на кафедре был аспирант из Багдада, Махмуд. Ему один приятель за деньги или выпивку, точно не знаю, написал девяносто процентов диссертации. Так вот я с ним мучился дважды. Сначала, когда пытался понять, к чему всё это, и на защите, когда выступал перед засыпающим учёным советом. Впрочем, идёмте, поплаваем. Мы, кажется, слишком разогрелись.
– Вы меня просто убили, – сказал подплывающий и отфыркивающийся полковник, – что же нам теперь делать?
– Писать попроще, профессор. Эдисон получил патент на лампочку без ссылок на закон Джоуля-Ленца. Патентная экспертиза не любит умников, и Нобелевскую премию по математике не присваивают, как мне кажется, из тех же соображений.
Долго ещё продолжался этот неантагонистический спор, начавшийся на берегу ласкового Чёрного моря. Чем-то он напоминал мне известный диспут между «физиками и лириками». И так же, как в том диспуте, к единому мнению мы, естественно, не пришли. В конечном итоге у нас появилось соглашение. Я написал восемь заявок, а Яков Аронович две, но зато взялся за организацию их пробивания и решил это весьма изящным способом, включив в список авторов сразу двух известных академиков. Естественно, с такой силой хилая патентная экспертиза не смогла совладать, поэтому с первого предъявления мы получили авторские свидетельства, от одних названий которых мороз по коже. Например, «Способ и устройство для ранней диагностики подозреваемого на рак многоклеточного материала». Или такое: «Способ и устройство для определения координат и взаимного расположения точечных объектов». Прямо бери это устройство под мышку и отправляйся в межзвёздное пространство, либо используй на Земле, но для очень специфических задач.
В журналистике, писал Сергей Довлатов, каждому разрешалось делать что-то одно. В чём-то одном нарушать принципы социалистической морали, – то есть нельзя было быть одновременно евреем и пьяницей. Хулиганом и беспартийным… В науке почему-то эти рамки были расширены и даже размыты. В разное время меня обвиняли в хулиганстве, политической близорукости, недисциплинированности. К тому же я не состоял в партии, любил иногда выпить, женщин, политические анекдоты, ни в грош не ставил начальство любого уровня… А также имел другие недостатки… Здесь следует уточнить понятие дисциплины. Времена, когда за опоздание на работу давали срок, давно канули в небытие. Поэтому ты мог практически свободно в рабочее время пойти в библиотеку или поработать дома. Я знаю людей, которые настолько не любили работать в коллективе, что порой месяцами их не видели на рабочем месте. Хорошо, если характер работы позволял такие вольности…
Моё начальство тоже принимало некоторое участие в раковой тематике, но мне не очень хочется писать на эту тему. Приведу лишь пару «крылатых фраз», которые говорят о многом: «Главное в этой теме – это захватить лидерство и раньше других организовать Государственную премию» (Чернобелый). Или: «Серьёзная тема не любит суеты. Здесь часто важна не победа, а участие» (Брауде).
* * *
Много разных событий произошло за годы моего участия в раковой тематике. Радостных и не очень, весёлых и довольно грустных. Да и не могло быть иначе, если над тобой целая обойма начальников, считающих, что достаточно организовать работу, а всё остальное приложится. Подставляй только карманы для премий и грудь для орденов. Однако так не получалось. Как и другие работы, она закончилась премированием непричастных и наказанием невиновных. Но это уже совсем другая тема.
Чёрно-белая наука
Какое впечатление произвёл на меня Чернобелый после нашего знакомства? Самое благоприятное. Его внешность была под стать хорошему артисту. Рост, манера держаться и деловитость были безукоризненны. К тому же в нём чувствовались сила характера и умение подчинить своей воле окружающих. Эта совокупность черт, очевидно и вознесла его на уровень, недостижимый «рядовому» профессору. Может быть, потому, что до сих пор я не встречал такую сильную личность, мне импонировало быть под его началом. Поэтому, когда после защиты, он пригласил меня к себе в НИИ, я не долго думал и согласился. Да и как не поверить такому человеку. А обещал он многое…
Обещал он много и часто. Это был, пожалуй, главный рычаг его деятельности. Инженерам он обещал выпустить на защиту кандидатской диссертации, кандидатам, – на докторскую. Правда, далеко не всем и не всегда. А только тогда, когда в этом была у него нужда. Она появилась, например, тогда, когда весь коллектив писал для него толстую монографию.
– Мы пишем для Чернобелого книгу. Ведь ему пора защитить докторскую. После её защиты он обещал выпустить всех соискателей. – Это было, правда, до моего поступления. Потом этот стиль вошёл у него в привычку, и он обещал, обещал… И, естественно, никогда не выполнял эти обещания. Со временем он перестал стесняться при мне и вопрос:
– Что бы ему пообещать, чтобы он на время успокоился? – даже не требовал от меня какого-то ответа, поскольку его талант в этой сфере был неоспорим.
Зато его дружеские объятия часто вызывали дрожь даже у неслабонервного человека. Был однажды случай, но он требует некоторого пояснения. Работая над раковой тематикой, я продолжал уделять часть своего времени на разработку вспомогательных устройств. Не удивительно, что на столе у нас вскорости появился телевизионный дисплей. Это устройство для отображения информации можно считать прообразом современного персонального компьютера, потому что по своей архитектуре он практически ничем от него не отличался. Его с успехом можно было использовать как в качестве электронной пишущей машинки, электронной поч ты, так и для вывода информации из вычислительной машины. Этот факт, а также то, что мои разработки значительно опережали известные, привлекал внимание представителей многих фирм. Следует сказать, что к своим разработкам я относился не по-советски. То есть не держал в большом секрете, а, когда нужно было, давал консультации и помогал в разработке. Такой подход помогал мне самореализоваться и компенсировать нехватку исполнителей в моей группе. Таким образом, я мог одновременно заниматься разработкой авиационного тренажёра в ЦАГИ, игрового автомата в Рязани, информационной системы в Ленинграде, авиационной визуальной системой в лётно-исследовательском институте и ещё кое-что кое-где.
