Он рассмеялся:
— Есть вещи, Дженкинс, которые даже тебе не под силу.
— Возможно, — сказал я, направляясь к дверям.
Я был взбешен. До чего же мне надоели благородные разговоры
об этике, чести и добродетели! Мне даже захотелось ненадолго окунуться в тот
мир, где обитают самые низы общества, чтобы дать ушам отдохнуть от всех этих
утонченных речей. В конце концов, чем я отличаюсь от этих людей?
Еще три года назад я бы и думать не стал ни о чем подобном,
однако теперь судьба этой девчонки взволновала меня не на шутку. Вернувшись
домой, я лег в постель и попытался уснуть, но не смог, хотя хорошенько
выспаться мне бы не помешало.
Ровно в восемь на лестнице послышались шаги. Бобо завилял
хвостом, и в дверь тихонько постучали. Открыв ее, я увидел на пороге Элен
Чэдвик с чемоданом в руке.
— Привет, Эд. Ну что, получили разрешение на брак?
Думаю, мы изобразим побег. Я сказала маме, что поеду к
подругам, и взяла чемодан.
Я ответил уклончиво:
— Оставьте вещи здесь, нам надо кое-куда прокатиться.
Кивнув, она протянула мне чемодан и посмотрела на собаку:
— Привет, Бобо. Иди сюда, хороший песик.
Он подошел и встал рядом с ней, помахивая хвостом, а она
принялась гладить его по голове. Мы спустились вниз, я помог девушке сесть в
машину, и мы поехали.
Бесспорно, у нее было одно прекрасное качество — она знала,
когда говорить, а когда лучше помолчать. Заметив, что я занят какими-то мыслями,
она тихонько сидела, съежившись на сиденье, такая трогательная и беспомощная,
обратив свое милое личико навстречу судьбе и поглаживая по голове пса.
Я начал догадываться, что собака дает ей утешение.
Ей предстояло трудное испытание, и, как человек мужественный,
она не хотела, чтобы я догадался, что она чувствует на самом деле. А вот с
собакой ей было спокойнее, и бедняжка тянулась к ней за сочувствием.
Бобо, похоже, понял это с самого начала. Собаки отличные
психологи, они обладают каким-то особым чутьем, позволяющим им понять
эмоциональное состояние человека. И вовсе не знает собак тот, кто станет
оспаривать это.
Герман собственной персоной встретил нас в дверях, Еще днем
я позвонил ему и сказал, что мы приедем.
Теперь я понимал, что его разбирает любопытство. Он провел
нас в кабинет, и я первым начал разговор.
— Я сделаю то, что вы хотите, но с одним
условием, — решительно заявил я. — Я не стану жениться на девушке.
Она может пригласить меня на выходные к Кемперам, представив
как близкого друга, может даже сказать, что мы помолвлены, но я вовсе не
собираюсь выступать в качестве ее мужа. Я так решил.
Он медленно окинул меня взглядом своих выпученных масленых
глаз, явно переваривая мои слова. Девушка вздохнула, поерзав на краешке стула.
— Вы удивляете меня, Дженкинс, — проговорил он
наконец. — Вы вроде бы не сентиментальны. Честно говоря, мне все равно,
просто я подумал, что вы с большим удовольствием пойдете на дело, если речь
пойдет о женитьбе.
Вы ведь любите всякое этакое, вот я и решил придумать что-то
неординарное, чтобы заинтересовать вас. Меня вполне устроит, если вы проникнете
в дом в любом другом качестве и проведете там несколько дней и ночей. Но имейте
в виду: что бы ни случилось, вам нужно оставаться вне подозрений. Вы должны
быть приняты в этом доме как весьма почтенный гость, в распоряжение которого
будет предоставлен почти весь дом. Мисс Чэдвик, вы уверены, что сможете
появиться в доме Кемперов, представив Дженкинса как своего близкого друга?
Она кивнула, не глядя в его сторону, взгляд ее был прикован
ко мне.
— Мы скажем, что помолвлены, — ответила она просто
и спокойно.
Герман взмахнул рукой:
— Ну, это уж дело ваше. Детали меня не касаются.
Вот мои инструкции. Сегодня пятница. В субботу днем вы появляетесь
в доме Кемперов и остаетесь там на субботу, воскресенье и понедельник. Поздно
вечером в воскресенье, между одиннадцатью и двенадцатью часами, Дженкинсу
надлежит увлечь Кемпера беседой, и в эту же ночь, выбрав удобное время, он
должен проделать нужную мне работу. Вам, мисс Чэдвик, следует покинуть дом не
позже полуночи с воскресенья на понедельник.
Если вы уедете оттуда позже, я вынужден буду пересмотреть
свое отношение к тем делам, которые касаются нас с вами. Крайний срок — два
часа ночи. Вот, пожалуй, и все. И не вздумайте фантазировать. Вы получили
инструкции, извольте их выполнять. Оба вы только выгадаете, если сделаете все
правильно, и обоим вам придется плохо, если задумаете провести меня.
С минуту я предавался размышлениям:
— Надеюсь, вы играете с нами честно?
Он скривил толстые губы:
— Разумеется.
— Вот и отлично. — Я поднялся и подал руку
девушке. — Значит, мы прекрасно поймем друг друга.
Он проводил нас к выходу и, похоже, крепко задумался. Я
намекнул, что имею собственный план, и это его обеспокоило. Он долго стоял на
пороге уже после того, как ворота закрылись.
— Эд, а теперь отвезите меня домой, — сказала
девушка. — Все так неожиданно изменилось, и я не хочу, чтобы мама
беспокоилась. Вы ведь не против с ней познакомиться? Я представлю вас как моего
очень хорошего друга, которого знаю еще по колледжу.
Я вздохнул, решив, что все равно уже по уши увяз в этом
деле.
— Ладно, — вяло отозвался я, так как мысли мои
витали далеко.
Она положила свою руку на мою:
— И еще, Эд, я хочу, чтобы вы знали: сегодня вы
поступили как самый честный… самый благородный человек. Я благодарна вам, Эд.
Вы… вы такой благородный и… Ну ладно, хватит об этом.
Я не сводил глаз с дороги, однако заметил, что нервы ее на
пределе, а мне меньше всего хотелось видеть у себя на плече плачущую женщину.
Она объяснила, куда ехать, и вскоре мы оказались у ее дома.
Мать Элен была величественной статной дамой со спокойным,
гордым, несколько суровым лицом, носившим отпечаток пережитого горя, и добрыми
глазами. Да, удара она не переживет, подумал я.
Малютка представила все в радужном свете: она ездила
повидаться с подружками и случайно наткнулась на меня возле отеля, в котором я
живу, я сопротивлялся, но она заставила меня поехать к ней и познакомиться с
мамой, ну и так далее и так далее.
Та была немало удивлена, хотя постаралась скрыть это, и
держалась как гостеприимная хозяйка. Я сидел, зажав между большим и
указательным пальцем чашечку горячего шоколада и оттопырив мизинец, с
белоснежной накрахмаленной салфеткой на коленях, вел учтивую беседу и
чувствовал себя полным идиотом.
