Услышав свое имя, пес с минуту пристально смотрел на Лоринга
Кемпера, потом помахал хвостом и, опустив глаза, застыл как статуя.
Кемпер усмехнулся:
В нем говорит порода, что-то вроде гордости, унаследованной
от предков, простую дворнягу этому не научишь. У этого пса есть прошлое, и он
чувствует ответственность за хозяина, в этом заключается вся его жизнь. Вы
извините меня, Дженкинс, но он ведет себя так, словно пытается защитить вас от всего
мира.
И он пристально посмотрел мне в глаза. Но если он надеялся
прочитать что-то на моем лице, то ему это не удалось. С видом непринужденной
любезности и не отводя глаз, я сказал:
— Я люблю его, хотя, по правде сказать, плохо
разбираюсь в собаках. Он хороший друг, только я не думаю, что он так уж умен.
Пожав плечами и широко улыбнувшись, Кемпер сменил тему.
О Лоринге Кемпере я мог бы сказать одно — он, без сомнения,
знал толк в собаках и понимал их натуру.
В воскресенье мне принесли записку и сверток. Записка была
без подписи, а в свертке оказалась камера особой конструкции. Я прочел записку:
«Нас интересует письмо, подписанное Джорджем Смитом. Оно
находится в сейфе. Вставьте его в камеру, настройте ее, подержите пятнадцать
секунд, потом выньте письмо и уберите в сейф. За камерой придут позже».
Я улыбнулся. Все было настолько очевидно, что доходило до
абсурда. Я, Эд Дженкинс, мошенник международного класса, нахожусь в доме, где
хранится одно из самых бесценных сокровищ, когда-либо попадавших в Америку. Такое
украшение по карману только крупному коллекционеру, и даже тот, кто владеет им,
вынужден ждать, когда улягутся страсти, чтобы заявить о своем приобретении
открыто. Подобную драгоценность лучше всего хранить в тайне, даже сейф не
является надежным укрытием.
Случись что-нибудь с этой вещицей во время моего пребывания
в доме… Да, все так просто, что можно не доводить мысль до конца. Когда в доме
гостит всемирно известный мошенник и из сейфа пропадает бесценное сокровище,
тут уж любой сопоставит факты и сделает выводы. Письмо — это явная выдумка.
Герман даже не позаботился, чтобы его инструкции относительно письма Джорджа
Смита выглядели хоть мало-мальски убедительно. В записке не говорилось, как
фотографировать письмо — с одной стороны или с обеих, а имя было, совершенно
очевидно, выдуманным. Меня не удивило бы, если бы в камере не оказалось линзы.
Да, этот Дон Дж. Герман мне уже порядком поднадоел. Я бы мог
посмеяться над ним от души, если бы не видел его лица, когда с него слетела
маска и он предстал в своем истинном обличье. Сущий дьявол, а не человек.
Поздно вечером в воскресенье, между одиннадцатью и
двенадцатью часами, мне надлежало увлечь Кемпера беседой. Я хорошо понимал, что
это означает. Бог ты мой, да десятилетний ребенок понял бы все.
В половине одиннадцатого вечера в воскресенье я прошмыгнул в
кабинет, открыл сейф и достал украшение. Положив на его место копию, я
отправился искать Кемпера.
С одиннадцати до двенадцати мы беседовали о собаках, Элен
уже уехала.
В тот вечер Кемпер был не склонен вести беседу, он смотрел
мне в глаза и слушал. Вот черт, он только слушал, и все! А я долго и нудно
рассказывал ему что-то о психологии собак, и мне уже начало казаться, что я
схожу с ума. Наконец часы пробили полночь. Извинившись и стараясь придать
голосу заинтересованность, я спросил, не хочет ли он спать.
Он выглянул на улицу, потянулся, высоко подняв свои огромные
руки, и сказал, что хочет сначала пройтись по саду.
Я мысленно перекрестился и поспешил наверх. Влетев в
кабинет, я открыл сейф — украшение исчезло. Вынув из кармана подлинник, я
положил его на место и спустился вниз. Кемпера я нашел возле ограды.
— Кстати… Только простите, что спрашиваю, но есть ли у
вас в доме что-нибудь ценное на данный момент?
Он повернулся и пристально посмотрел на меня:
— Как же, есть, я хочу сказать — было, — произнес
он, медленно растягивая слова, и прибавил: — Элен.
Я не знал, смеяться мне или изобразить серьезность.
Черт бы побрал это высшее общество с его манерами.
— Дело в том, что, когда я выглянул из окна спальни, то
заметил какого-то человека, он крался вдоль ограды, — сообщил я. —
Так что если в доме есть что-нибудь ценное, вам лучше принять меры
безопасности.
При свете звезд я видел, что на его суровом лице появилась
улыбка.
— Это был сторож, — коротко пояснил он.
Я стоял в нерешительности.
— Спокойной ночи, Дженкинс.
— Спокойной ночи, — ответил я и повернулся.
Войдя через переднюю дверь, я прошел через длинный холл и
вышел в заднюю. К счастью, гараж был расположен неподалеку от дома. Спустившись
к нему по пандусу, я забрался в свою машину и завел двигатель.
Отъезжая, я заметил, что одно из мест, где обычно стоят
машины, пустует. Бобо лежал на полу машины, время от времени поскуливая в
радостном предвкушении дальнейших событий. Он читал мои мысли лучше, чем любой
психолог. Наверное, животные умеют настраиваться на нужную волну.
Я надеялся, что успею к Герману вовремя, хотя и не был в
этом уверен. Но должен же я использовать свой шанс! Я гнал машину как
сумасшедший, пролетел на бешеной скорости три квартала и очутился перед
высившимся в темноте большим домом. Выключив двигатель, я вышел из машины и,
придерживая Бобо за холку, направился к ограде.
Бобо побежал вперед, работая носом и вглядываясь в ночные
тени своими зоркими, как у совы, глазами. Несколько минут спустя он повернулся
ко мне и, склонив голову набок, помахал хвостом, как бы говоря, что путь
свободен. Я подошел к окну, через которое уже забирался несколько ночей назад.
В кабинете Германа горел свет, и в тот момент, когда я
очутился перед окном, что-то заставило его быстрыми шагами удалиться в
прихожую.
Как и в прошлый раз, я перелез через подоконник, спрятался
за столом и принялся ждать.
Хлопнула входная дверь, потом послышались шаги и голос
Германа, в котором слышались нотки разочарования:
— Ко мне должны прийти, так что, пожалуйста, покороче.
Это была Элен. Сейчас она выглядела на редкость красивой —
яркие губы, сияющие глаза, длинные волосы, ниспадающие на плечи из-под полей
шляпки.
— Мистер Герман, я выполнила свою часть сделки.
Остальное касается только вас и Дженкинса. Я хочу получить
расписки.
Он кивнул.
Его толстые губы растянулись в слабой улыбке, и он подошел к
сейфу. Снова я увидел, как он наклонился, отодвинул картину и набрал код.
Через минуту он вернулся к ней с бумагой:
— Вот, пожалуйста, моя дорогая.
