Поскольку брак царя Фёдора и Ирины на протяжении 17 лет супружества так и не приносил детей, Годунов, во избежание судьбы Соломонии – якобы бесплодной жены отца Ивана IV, под напором дворцовых наветов сосланной в монастырь, – с маниакальным упорством отправлял в течение этих 17 лет на постриг девиц знатных боярских родов, т. е. всех возможных претенденток на замещение места сестры на царском ложе. Разве он мог утерять власть и свалившееся богатство? И если царица Ирина смогла забеременеть только на 17-м году супружества
[33], то чьими стараниями? Не «светлый» ли образ любовника Елены Глинской – Овчины Телепнёва, похоже, реального отца Ивана IV – вдохновил Бориса на очередной «эксперимент» со своей сестрой?
Из серии инновационных идей Бориса Годунова примечателен один эпизод. Видимо, осознав, что нельзя опираться на то, что не сопротивляется – ну невозможно же держать в окружении только свору подобострастных идиотов, себе подобных! – царь отправляет на учёбу в Европу с десяток «птенцов», детей боярских. Не вернулся из них никто; известна лишь судьба одного из православных, – тот заделался англиканским пастором на берегах туманного Альбиона! Если настолько сладкой была жизнь в Москве даже мальчиков-мажориков, от которой они были готовы спрятаться хоть за пазухой у чёрта, то что же говорить о людях?
Дальше – больше, и много печальнее. В стране наступил жуткий голод, но околокремлёвские магнаты лишь потирали руки – ведь стратегическими запасами продовольствия владели именно они. Рост их барышей на продаже зерна по баснословным ценам выходил за все границы мыслимого. В результате бездействия власти по обузданию аппетитов тогдашних олигархов только в одной из московских скудельниц было захоронено более 50 тысяч жертв голода! И что более всего поражает, так это отказ Годунова от продовольственной помощи Европы, которую, как и в голод 1231 года она была готова оказать России: он издал указ о закрытии внешних портов для иностранных судов, нагруженных продовольствием! Зачем? Почему? Откуда такая ненависть к собственному народу?
Чем же так был озабочен царь, чего он опасался настолько, что жизни своих подданных ни в грош не ставил? Не без основания предполагаю, что его обгладывал комплекс неполноценности, точнее – комплекс безродности, многократно помноженный на жажду собственной наживы и жажду власти.
И бывший опричник принял, как он считал, ключевое в своей жизни решение: впервые в истории Руси было решено влить в царский род кровь западноевропейских монархов, благо дочь Аксинья (Ксения) была к 1602 г.
уже на выданье. И кандидат нашёлся. Хочу подчеркнуть: речь не шла об отъезде Аксиньи в Данию – её и иностранному языку-то никто не учил; идея, на то похоже, состояла в передаче власти зятю по наследству – именно этим объясняются последующие наивные потуги Бориса заставить скандинава изучить русский, а также предсмертными словами принца! Весьма примечательны представления Бориса о труде и скорости учения; в первый же день приезда Ганса в Москву царь передал будущему зятю Библию на русском со словами: «Мол, вот почитаешь пару дней, и того достаточно будет, чтобы научиться по-русски говорить с невестой». Ну не идиот ли?
Заманивали же кремлёвские агенты заморского жениха огромным приданым: земли, деньги, перспектива власти над громадной страной. Кто мог устоять? При всём том дела в экономике страны были белее чем печальны и настолько горьки, что герцога Ганса, принца датского везли в Москву окольными путями, придумав легенду, что это делается для того, чтобы показать преемнику царя его личные угодия, которые он сможет получить сразу же после женитьбы. На самом же деле после карательных походов Ивана IV и не без личных трудов опричника Годунова многие северные земли, лежащие на пути принца из порта Риги, просто вымерли, представляя собой и через тридцать лет (sic!) плачевное зрелище. Этот ужас разрухи страны, которую Борис и не пытался восстанавливать, и старались скрыть от взглядов членов датского посольства.
Чем же тогда был занят властитель Руси последние 16 лет XVI века? – Исключительно и только собственным обогащением! Ещё будучи регентом, он получил право набивать свой личный кошелёк налогами со всех подмосковных общественных бань, что составляло до полутора тысяч дохода (вот же крохобор!); поборы с Вологды и Рязани, с Твери и Торжка доводили указанную сумму до 104 тысяч рублей – это приблизительно 10 % суммы всех налогов, собиравшихся ежегодно царём Иваном IV со всей страны. – Неплохо для бывшего официанта!
При подъезде к столице датское посольство промурыжили несколько дней в походных палатках; видимо, тогда принц и подхватил воспаление лёгких, – был уже октябрь, выпал снег. Но для чего скандинавов
[34] томили столь долгим ожиданием? В это время из царских кладовых тысячам полуживых от голода служащим Кремля выдавалась под расписку парадная форма – нужно было пустить иностранцам пыль в глаза, создать иллюзию всеобщего благополучия, богатства и довольства в государстве! Если короче – не спугнуть бы жениха!
После феерического по масштабам торжественного въезда в Москву датчан разместили в знатных хоромах на полном обеспечении (любые гастрономические изыски при всеобщем голоде в стране! – ленинградцы поймут), но категорически запретив кому-либо из них покидать огороженную забором территорию. За чем постоянно следили агенты дядьки Бориса, который занимал пост главы тогдашней ФСБ. «Ряженые» москвичи в это время сдавали одёжку обратно в Кремль, а кто вдруг её запачкал – тот платил штраф (если мог, если нет – его ждала долговая яма).
Но жених тут окончательно занемог; придворные врачи сбились с ног, в основном вскрывая ему вены, пуская кровь в тазики, – не помогало никак.
И Годунов решился на предпредпоследнее средство. Он согнал несколько сот голодающих горожан во двор посольства с условием: «Будете ежечасно молиться во здравие принца датского – получите «печенюшки» и даже денюшку!» Дополнительно перед Боровицкими воротами Кремля царь приказал разбросать подаяние во здравие принца – толпы людей начали давить друг друга; стоны раздавленных несчастных услышали датчане… и царь тут же прекратил эту «благотворительность». Потом лейб-историки подменили понятия, следствия и причины, сгенерировав миф о щедрости Бориса, якобы из сострадания раздававшего личные деньги своим голодающим согражданам, и лично подкармливающего их из личных закромов.
Но ничто не помогало принцу, даже и массовая молитва. И тогда, в последней надежде и в полном отчаянии (вот где, на самом деле, драма Годунова!) православный царь обратился к московским знахарям и ведьмам, в том числе и к «импортным», к тем, которых РПЦ зовёт язычниками: «По царскому приказанию послано было за тёщею доктора Давида (знахаркою) с тем, чтобы она пришла к герцогу и вылечила его, но она отвечала, что умеет лечить только женские болезни, в мужских же несведуща и лечить их не умеет. Послали также за сестрою Клауса-толмача (тоже знахаркой), – но и она не пришла. От царских докторов мы равным образом узнали, что накануне царь посылал за одним татарином, которого русские почитают за святого, с тем чтобы он вылечил герцога Ганса. Рассказывали, что (этот татарин) многих вылечил – как татарских царей, так и простых русских; но гонец – как говорили русские – послан был слишком поздно, ибо вечером в половине седьмого всемогущий Бог призвал герцога Ганса в вечное Своё царствие, да дарует Он ему радостное воскресение». Последними словами принца были: «Быть может, Бог не хочет оставить меня среди этого нехристианского народа, дабы я не был совращён в их неправедную веру».
