– Мне с психопатами делать нечего!
Его затыкают бутербродом. Сегодня – килька в томате. Те, кто выпил, начинают рыбалку из банок при помощи пальцев. Есть предложение послать за девочками.
Председатель Пашка – горячо за начинание! Мне же становится скучновато.
Прежде чем покинуть содом, звоню своей сладкоголосой сирене. Рядом топчется с пластмассовым стаканчиком Валька Решетников, бизнесмен-сочинитель, на правах есаула входящий в здешнее казачье сообщество. Местный дядюшка Скрудж начинает вдохновенную песнь о вздорожавших услугах, но мобильник уже отобран. Впрочем, нет результата. Катают ее на машинах, возят по «Голливудским ночам».
– Послушай, старик, – хватает станичник быка, – в «Отечестве» не замолвишь словечко?
Не успел я ответить, мой карман уже отягощают завернутые в специальную пленку лихие парубки с Дона, гармоника и обязательный соловей.
– Я позвоню, – шепчет казак, оглядываясь на пирующих конкурентов. – Денька через два.
– Ладно!
– Точно замолвишь?
Зря я соврал про «Отечество»!
– Денис! – волнуется Пашка. – Ты куда, сукин сын, собрался?
В растрепанной бороде председателя соседствуют томат и хлебные крошки. Пашка ведет переговоры уже от лица всей нашей могучей кучки:
– Слушай! Колонка найдется для нас в этом твоем журнале?
Христос все-таки должен сделать одно послабление: убрать из списка грехов вранье. Иначе человечеству – полная амба.
– Найдется!
– Ты сборничек не забыл?
В кармане их книжонка – вместе с Валькиными стишками! Не забыл! Вот оно, единственное слово правды.
– Постарайся! Отблагодарим.
– Все, что в моих силах.
– У нас конференция намечается на понедельник, – вспоминает председатель. – С Обществом Православных Писателей. Будет отец Федор.
Отец Федор – еще тот фрукт. Моден до чертиков. Один только саквояж чего стоит. Мы при первом знакомстве набрались наглости и спросили его о главном. Честно говоря, я и не сомневался в ответе! Страшно понравилось, как он обставил дело. Перекрестил стакан во имя Отца, Сына и Святаго Духа. И посоветовал: «Сколько угодно наливайте, но пить – только за Святую Троицу! Хоть три ведра, но обязательно три раза. Не больше».
– Тебя вносить в списки? – интересуется Пашка.
Уверяю: приду. Успокаиваю: выступлю. Я совсем сегодня заврался.
В том самом кафе – вчерашняя жрица. Рядом, точно многорукий Шива, орудует кружками слониха в цветастом батнике.
Юная весталка поднимает от краника голову:
– А, это ты бизнесмен! Ну, как машина?!
– Черт с ним, «линкольном»! Приглашаю на ужин. В полночь заканчиваешь? Подожду… Или, лучше всего, отпросись.
Варианты известны: «Знаю я вашего брата». «У меня ухажер». «Муж». «Спонсор». «Работа».
Я ко всему готов – пусть хоть на Луну посылает. Однако девчонка моментально договорилась. Не жеманилась. Не выкаблучивалась. Откидывает доску стойки и появляется по эту сторону бытия:
– Почему бы и нет?
На Литейном народ потчуют кашей из снега и соли. Плюс наледь. То здесь, то там воздается должное поварам. Однако служители метлы и лопаты меня не интересуют. Есть комплимент!
– Ты преступница.
– Почему?
– Преступление: прятать в брюках такие красивые ноги!
Не перестаю удивляться своей сегодняшней наглости – вот что значит боязнь одиночества.
Она поначалу теряется, но потом повернулась:
– Вены. Тромбофлебит!
Здесь я стушевался:
– А врачи?
– Что врачи! От операции рубцы остаются. Хожу к одной бабке. Года два лечить нужно. И бинтом заматывать. А ты чего-нибудь стыдишься?
Некоторое время молча взбиваем водно-ледяную окрошку. Я даже успеваю пару раз подхватить спутницу и спасти от верного штопора. Грохнувшаяся впереди нас на том же самом ледке интеллигентная дамочка уговаривает небо обратить внимание на подручных начальника здешнего ЖЭКа. Просьба вполне разумна: дворников четвертовать, а самого хозяина – на кол.
– Я в пятом классе учился, – вспоминаю. – Школа отвратительная. Класс… Короче, тошнит до сих пор! Две девочки у нас маялись – настоящие уродины. Одна больная, но разве кому-нибудь было дело? На восьмое марта мальчишки выгоняли на перемене девчонок и каждой в парту подкладывали подарки: конфеты, там, мишуру. А потом запускали. Так вот, стали мы в тот раз совать всяких зайцев и медвежат. А этим двум – ничего. Я своего ежика сунул соседке. Дурнушки вошли вместе со всеми: волновались, радовались. Шарят в партах. До сих пор меня словно кипятком обдает. Вот где стыд! Обычно перед собой оправдаешься, а здесь – нечем совершенно! Надо было хоть самого дешевого пупса, хоть кусок пластилина.
Замолкаю: кому хочется помнить себя скотиной?
Паренек-официант – верх расторопности: мечет блюда одно за другим. Последними приземлились «Фетяска» и водка с риторическим вопросом господина Чернышевского.
Начинается ужин: я выпиваю две рюмки «Что делать?».
Затем – танцпол.
Многие в темноте откровенно прижимаются. Есть такие, кто топчется с таким видом, будто сдает экзамен по вождению – это случайные пары. Мы – и не те, и не другие, хотя я не раз уже познакомил свой подбородок с розовеющей щечкой.
– О чем думаешь? – шепчет.
– Я насчет дурнушек. Всякий раз в пот бросает.
– Они, наверное, уже позабыли.
– Хочешь, подарю тебе плюшевого зверька?
Она смеется:
– Я что, похожа на тех твоих одноклассниц?
И тогда продолжаю традицию сегодняшнего вечера. Моя потаскушка – муза вырвалась из чьих-то объятий и наконец прискакала. Нашептывает подробности: конечно, где только она не шаталась! Распинаюсь о полете над Атлантикой в ураган, о латиноамериканской горе, над которой раскинул руки самый знаменитый из всех существующих поэт и мечтатель. Впрочем, при чем здесь муза? Прав Зимовский: буддизм далеко не прост: был я в этом безумном Рио! Меня носило по прериям вместе с Боливаром! Боженька мой, как она слушает! Ради этого стоит распинаться про волны, величиной с пятиэтажную «хрущевку». Я и по Европе пробежался (недурной пересказ прочитанных путеводителей): отдаю должное автобанам и пабам и наконец выкладываю десерт – расписываю свой плевок с Эйфелевой башни. Сочинение удалось!
– Карнавала желаешь? – решаюсь.
Кто ж его не хочет!
– Какой у тебя дом? – интересуется.
– Преогромнейший! В квартире можно попросту заблудиться: десять тысяч комнат, не считая каминной!
