Актер достает горсть мелочи вперемешку с жалкими бумажонками. Николай великодушным жестом отодвигает сокровища.
– К черту валькирий! К черту прозекторскую. После сорока у многих остается одна перспектива – в теплом подвальчике пропустить рюмашку. Вот о чем я сейчас думаю! Я люблю вас, ребята!
Кто-то мягко меня хватает за локоть и отводит от двух философствующих собратьев. Дело серьезно: младшенький начинает заискивать. Последний раз точно так же прыгал, когда до трусов проигрался в покер.
Раздумываю, не резануть ли правду-матку насчет ее вытирания носа рукавом, неопрятности, наглости и всего прочего, но младший так на меня смотрит, что теряюсь. И здесь совесть дает настоящего шенкеля. Пришпоривает меня моя дрянная совесть, даже подскочить заставляет. Вот что, подлая, нашептывает: «Неужели ты сам не оказался в таком же глупейшем, идиотском положении, когда по уши вляпался в стерву Дину? В эту сиамскую кошку, которая всю душу твою уже исцарапала! Разве ты не так же ослеп и оглох, несчастный?! Лестница не уходила у тебя из-под ног, не били в твоей тупой и поганой башке колокола, тебя не корчило на пыточном огне? Ты ведь и сам бросался, скулящий щенок, к телефону, и ведь подумывал даже, Вертер, махнуть рукой на собственное существование: Маяковского из себя корчил. Есенина. Из-за кого! Из-за крашеной маленькой вертлявой дряни с наманикюренными кровожадными ногтями. Оцени же наконец свое безумство! Осознай бездну. Сколько ты посвятил ей сонетов? Сколько извел бумаги на всякую чушь?»
Честно говоря, бежать нужно сломя голову от мерзавки. Месяца не прошло, она выжала меня, как мокрое полотенце, – досуха. И до сих пор ускользает – разрешает невинные поцелуи! Но что самое подлое: ведь хитро, изощренно себя повела при знакомстве. Конечно, принялась величать настоящим поэтом. Выпил я тогда, попался на эти глазки – она тонко представилась, загадочно. Корчила Шахерезаду!
– Если принцесса нравится, какие тут разговоры, – выдавливаю. – Сочетайся!
Жених мгновенно унесся к стойке и возвращается с двумя стаканами отвратительной студенческой бурды. Младший так хочет мне услужить, что выпиваю отвертку залпом. И он залихватски хлопает стакан.
– Я ей сказал: ты поэт и сейчас без работы!
– Зачем?
– Брат у нее бизнесмен. Обрадовался: поэты умеют неординарно мыслить. Ему такие нужны позарез… Я тебя продал. Он сюда завтра заглянет.
– Чем хоть занимается твой Сорос?
Младший на секунду озадачен:
– Какая разница!
В уголок моего рта втыкают «Кэмел». И зажигалку подносят, и вспыхивает сегодня эта проклятая зажигалка с первого раза: ну, все для того делается, чтобы сознание притупилось, интуиция не сработала, чтобы окончательно заделался я студнем, плюшевым мишкой. Впрочем, я не против, если предложат работенку. Я вообще сейчас в таком состоянии, что вполне могу бухнуть: «давайте, ребята, перебирайтесь к нам». Потом волосы на себе порву – но в данный момент совершенно обо всем забываю.
– Я к ней перееду, – успокаивает братец. – У Адки потрясная квартирка.
Слова пролились настоящим бальзамом, однако бормочу что-то типа «ну, зачем же к ней, когда у нас пустуют комнаты». Счастье – он не прислушался к глупости.
Улыбка гостя широка, как степь: красуются передние зубы-резцы. Костюм и ботинки, несмотря на тщедушность хозяина, вне конкуренции. Пижонскую папку работодатель, не стесняясь, шлепает к нам на столик.
Зовут бизнесмена Аркадием, но для меня он уже навсегда остается наглым, развязным мультяшным героем. Продыху Кролик не дает: заполняет собой пространство. Не проскочило и секунды – уже ведет переговоры с Николаем насчет коньячка по случаю сегодняшнего знакомства и выбирает из здешних подделок самую дорогую.
Даже мой однокашник Васильев выпустил карты из рук: хотя, готов свидетельствовать, после срочной службы южнее Кушки, он отличается поистине римской беспристрастностью. Еще совсем недавно ветеран афганской кампании украшал собой бригаду колпинских грузчиков. Причина очередной безработицы – рвач бригадир. Грузчики на суде горой стояли за искателя правды, а затем, после оправдательного, бросались великану в ноги. Я ребят понимаю. Но возвращаться Васенька наотрез отказался.
Сейчас школьный товарищ прячет колоду в карман – и ведь не жалеет, что игра сорвана; несмотря на то, что из его впечатляющих лап сегодня вся масть кормилась!
– Итак, хвала тебе, Чума! – изрекает тем временем Кролик. Восторженный Зимовский тут же подхватывает:
– Нас не страшит могилы тьма!
– Нас не смутит твое призванье, – продолжает бизнесмен, ласково на нас поглядывая и откручивая бутылочную голову.
– Бокалы пеним дружно мы! – декламируют уже оба, и сияющий гость, с благословления актера, заканчивает:
– И девы-розы пьем дыханье…
– Быть может, полное… Чумы!
Случайные клиенты оглядываются. Парочка, ворковавшая в полутьме, озабоченно засеменила к выходу.
Николай, не в силах пропустить шоу, околачивается рядом и на стойку не обращает внимания. Мой младший маячит за спиной приведенного работодателя, потирает, как муха, лапки и делает знаки: «Каков?» А пришелец твердит, что унывать в наше время – великий грех. Он надеется – мы крепкие парни.
Удивительно, но даже таким ребятам иногда не хватает дыхания. Актер моментально вклинивается:
– Всем сейчас свойственно некоторое уныние, – перехватывает инициативу. – Временное, разумеется. Я знал лишь одного человека, который, несмотря ни на что, всегда был полон энтузиазма. В начале девяностых, когда дела пошли совсем худо: карточки стали вводить и пугать голодомором, – он не отчаялся, засучил рукава и завел поросенка. Самое безобразное во всей этой истории то, что ему и, разумеется, семье, приходилось выносить экскременты, и запах в квартире стоял, сами понимаете, какой. И ведь нужно было еще где-то корма добывать, и варить что-то там – но это еще ладно! Они бедного порося попытались кастрировать в условиях стесненной обстановки; уж тот вырвался и порезвился, поломал мебели, пока за ним гонялись с ножницами. Так вот: растит оптимист себе борова, и вдруг – бах! Талоны отменяют. На прилавках любые продукты. Как на грех, хозяин почти тонны мяса – опять-таки из-за своей неуемности – единственный из всех нас устроился! Ну, и пошли у него делишки! И тогда персонаж дал вскормленному чаду такого пинка под зад, что ни в чем не виноватое животное, несмотря на вес, пролета два кувыркалось по лестнице. Боровка потом часто замечали возле ларьков. Жил он, по всей видимости, в подвале, вместе с бродячими собаками и кошками. И дотянул до весны!
– Что было весной? – навострил уши Кролик.
– Судьба борова трагична. На свою беду связался с мужиками, которые взялись поить его пивом. Вскоре дня не проходило, чтобы боров не был пьян. Он уже с утра ушивался возле пивнушек. Ему и закусить давали – короче, жил припеваючи и слыл достопримечательностью тех мест. Отмечу, что нюх имел потрясающий: когда появлялись участковый или ветеринар – а были вызовы, – удирал со всех ног, да так прятался, найти нигде не могли. Пил он уже тогда как сапожник и закончил соответствующе – заснул на трамвайных путях. Говорят, возле бедняги сразу такая толпа собралась, что через десять минут и копыт не осталось. А кому не хочется студенька?
