Алексей подумал сейчас о том, какими пустыми, незначительными и мелкими становятся проблемы любого калибра под высоким куполом, под пристальными взглядами святых ликов, следивших за ним со всех сторон, словно ожидая – что же он сделает?
Но – странно, ему стало покойно и уютно. Запах ладана нёс радость общения со всем огромным миром. И вспомнилось:
– Верь тому, кто ищет истину, а не тому, кто её нашёл.
Бабушка в косыночке, повязанной назад, вытирала жёлтый, потеющий маслом круглый подсвечник на мощной ноге, кидала в маленькое детское ведёрко ломкие наплывы и восковые слёзки огарков. Которые догорели до конца – выковыривала половинкой ножниц. Ловко, умело. Они падали с глуховатым, мягким стуком.
Людей было мало, своды гулко отталкивали звуки. Они медленно возвращались к пришедшим на утреннюю службу, тихо ступавшим с незажжёнными свечками от иконы к иконе, затеплившим фитильки, обозначавшим свой путь огоньками и молитвой.
Животворный огонь свечей. Кому-то это просто необходимо с утра, пораньше.
– Вот ведь и ты поспешил – воцерковляться, – явственно пришло к нему слово.
Служба вот-вот должна была начаться, и, как перед всяким добрым делом, царило негласно хорошее, несуетное возбуждение.
Он попросил старушку вызвать святого отца. Вскоре пришёл моложавый, энергичный батюшка, розовощёкий, с небольшим брюшком, выпиравшим через чёрную, до пят, рясу, грубоватые ботинки на толстой подошве выглядывали из-под рясы, поблёскивали круглыми носами – сильно начищенные и оттого ещё более древние.
Алексей отдал ему две сотенные бумажки с чужеродным, бородатым лицом американского президента, грубоватого, похожего на старателя с прииска, но в приличном костюме.
– Примите – вот, пожертвование.
– Может быть, какую-то требу желаете? – спросил батюшка, ничуть не удивившись, а сунув хрусткие, «громкие», как реклама, бумажки в боковой карман рясы.
Храм был столичный, здесь всякий люд бывает – нечему удивляться.
– Или на всеблагое, богоугодное дело, вспомоществование во спасение? – легко и привычно произнес он сложное словосочетание.
– За упокой.
– Крещёные, православные?
– Семья. Вся семья. Трое. – Алексей пожал плечами, расстроился от вопроса, потому что точно не знал, крещёны ли, все ли? Хотя иконку у Игоря видел в машине.
– Как их Господь к себе призвал?
– Авария. Погибли разом… трагическая нелепость… вчера. Вечером. После снегопада… в пятнадцать сорок четыре…
– Мученически, – сказал батюшка. – Тогда уж – сорокоуст, за упокой.
– Да, да – сорокоуст. Вот – сорокоуст! – Слово было Алексею знакомо, но он его не вспомнил вовремя и подсказке батюшки, пришедшейся кстати, искренне обрадовался.
Батюшка подошёл к прилавку, где продавали свечки разной длины и калибра: жёлтые – ярче, коричневые – темнее, – взял маленький кусочек бумажки, размером с листок из записной книжки, протянул:
– Имена впишите – столбиком. И сорок дней, трижды на дню – отслужим молебен.
Алексей написал «Игорь» и задумался. Он не знал имён жены и сына.
– А можно так – «Игорь с женой и сыном».
– Можно и так – раба божия Игоря с супругой и чадом. Хотя Бог и так всё видит, – сказал батюшка. – Может, ещё какие просьбы есть?
– Я буду приходить… потом, – сказал Алексей и протянул сложенные лодочкой ладони, похожие по форме на косточку чернослива.
Батюшка огладил их мягкими пальцами, принял, утвердительно встряхнул, забирая доверенную ему тайну в тёплую темноту ладоней, спрятал её, потом перекрестил Алексея троеперстием, пошептал и тихо произнёс, глядя в глаза:
– Благословляю чадо твое, Господи! Спаси и оборони и отжени от страстей и напастей, искушений помраченного ума, истинно блаженны нищие духом, ибо сказано в священном писании – последние станут первыми.
Алексей наклонился, слегка коснувшись волосами на затылке батюшкиной бороды, неожиданно для себя поцеловал тому руку – податливую, «не рабочую» – отметил про себя, знаком запечатал то, что спрятал давеча в его ладонях.
Вышел. Постоял немного, чувствуя, как долго сохраняется запах ладана, принимая его, радуясь начинающемуся, длинному, субботнему дню и воскресенью впереди, светлому в себе, добрым мыслям, нечаянной радости, затеплившейся ровным огоньком глубоко внутри.
И пошёл к метро.
Было ясно, морозно. Дышалось глубоко и удивительно легко. Так бывает, когда долго плачешь и вдруг понимаешь, что место для нового свободно и там прорастёт новое и хорошее. Уже сдвинулось, начало расти и обязательно прорастёт!
Он вздохнул, надел кепку.
Пустынная на удивление улица. Только редкие голые деревья впереди справа.
– Деревья на рисунках каллиграфов утверждают отсутствие человека, – вспомнил он давешнюю передачу на канале «Культура».
«Веничек»
Повесть
В небольшом скверике на зелёной лавочке сидел пожилой мужчина.
Среднего роста, сутуловатый, полный, похожий из-за унылого носа на писателя Гоголя. Пышные седые усы подковкой. Выбритый неаккуратно – поспешно и сослепу. Седина редкими кустиками на остреньком, блестящем подбородке, изрытом то ли шрамом, то ли давнишними чирьями. Светлый костюм, рубашка в синюю с белым полоску, лёгкая кепочка.
По паспорту старик значился как Вениамин Иванович Павлов, но паспорт лежал дома, за стеклянной дверцей полированного комода, в кармашке на груди было лишь пенсионное удостоверение.
Редкие прохожие отмечали букет из пяти роз, «жениховскую» торжественность, угловатую чопорность и напряжённую позу, в которой сидел старик на лавочке, и то, как сосредоточенно и крепко сжимал он длинные стебли в блестящей прозрачности шумной упаковки.
Старик был основательно погружён в свои мысли, словно бы не от мира сего. Он хмурился и явно волновался.
Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы определить – он кого-то ждёт.
Субботний день клонился к вечеру.
Странно и неуместно смотрелся этот старик на скамейке, у края песочницы, на фоне старых многоэтажек Замоскворечья.
* * *
Была осень. Тёплая и влажная, какая-то нездешняя, субтропическая.
Вениамин Иванович придремал с вечера.
Проснулся от тонкой, заунывной комариной песни над ухом, будто не один был источник звонкого пения, а гудел весь угол над тахтой, а может, и вся комнатка. Кожа лица, рук, выпростанных из-под одеяла, мгновенно напряглась в ожидании укуса, засвербила в предощущении, навстречу приближающемуся звуку. Однако он решил дождаться, когда комар присядет, щекотнёт лапками. Вот тут-то он его, вражину, и уничтожит.
