Много курят дешёвых сигарет, слоняются друг за другом.
Они втроём всё время в беспокойном движении, кружат по вагону, перемещаются в каком-то совместном разговоре, смеются своему чему-то, интересы наособицу от остальных.
И матрацы у них рядом. Бушмин по центру, руки за голову, голова костистая, маленькая, торчит кулачком из воротника. А эти двое по краям, что-то там такое проговаривают, словно к чему-то готовятся по-тихому. Потом одномоментно оцепенеют, будто проваливаются куда-то, затихнут и лежат, смотрят расширенными зрачками в точку на потолке.
Командир всё это тоже наблюдал, замечал, что и я посматриваю, людей изучаю, стараясь запомнить побольше про каждого и не смотреть в списки. Обращался уважительно, по имени-отчеству – не юноши вокруг.
Ротный подошёл, улыбнулся, наклонился к уху, глазами тревожно показал на нары напротив:
– Как тебе это… трио – «живчики намыленные»?
– Больно шустрые. Пропеллер в попе. В свою пользу. Такие всегда есть. Лишнюю паечку масла выцепить-затихарить, дело пустяшное, а радости, рассказов – на неделю. Вообще – есть подозрение – чего-то глотают! «Весёлое» что-то, кайфуют. Пока за руку не поймал.
– Мне тоже кажется – кайфуют. Гляди внимательней, присматривайся. Надо будет экипажи эрхашек формировать. Водители и толковые дозиметристы – вот что в первую голову, оперативно это всё складывать – похоже, с колёс поедем. Сразу в дело. Тут важно не ошибиться. Зона.
Мы замолчали, смотрели на пейзаж за окном без всякого интереса. Слово впервые прозвучало, резануло слух, но каким-то простым смыслом, уголовным, что ли? Опасным. Первая реакция, бытовая. Мы ещё не были военными, выполняющими конкретную задачу. Точнее – ещё не все.
Люди в форме, на марше, в начале пути. Только начиная рассчитывать возможные шаги, ещё не видя всего театра военных действий, границ ответственности в нём, своей очень конкретной задачи – не такой глобальной, может быть, но без которой сложится что-то не так, неправильно, смажет картину, а без точного знания и с места не сдвинуться, а уж воевать – преступно.
Я незаметно проникался этими мыслями, они успокаивали, потому что было впереди реальное дело, надо было только скорее его понять, чётко и точно определить, и быть уверенным, а иначе не будешь правым. В себе, прежде всего, а уж люди это моментально заметят, оценят, надо следить за собой внимательно.
– Почему не сработала моя бронь на режимном предприятии? Опять чей-то недогляд. Да что уж теперь! Сейчас есть главное – людей немного узнал, примерно догадываюсь, кто во что горазд. Они – на моей ответственности. На моей совести. И быт… и, даже страшно подумать, жизни, но… ведь и так может сложиться? Кто это знает сейчас. Стоп! Будем смотреть по ходу пиесы! Прилагательные появятся очень скоро – Чёрная Зона, Зона отчуждения, Мёртвая Зона.
Я отвлёкся, оглядел теплушку.
Воронин старательно подшивал белоснежный подворотничок, ткань заправлял кургузыми пальцами, стежки кривые, синими нитками, большие. Заметил, что командир и я внимательно на него смотрим, виновато улыбнулся. Ямочками гладко выбритыми проблеснул, залучился:
– Не могу! Как вижу гимнастёрку, так и давай её подшивать! Память осталась, а пальцы догонят, вспомнят.
По-домашнему это смотрелось, мирно. Остальные молча наблюдали, думали про своё, утомлённые долгой ездой в надоевшей теплушке.
– Какие-то часы, дни прошли, и праздника не стало. Улетучилась радость, планы изменились. Резко, диаметрально. И уже не кажется, что было столько проблем там – в предпраздничном «вчера», и то, что поругивал – нормально, и брюзжал, критиковал, не ценил то, что было привычным, хотелось изменить, сделать лучше… может быть, превратить в праздник. Всё – замечательно! Проблемы – решены. Да их по-настоящему и не было, с сегодняшней этой вот полки, нар занозистых – нет их вовсе. Ошибка! Не то и не за тех принимали. Близоруко щурились, не разглядели. И денег достаточно, и начальники мудрые, и жизнь распрекрасная, до конца не оценённая, не ценимая! Всё красиво – и работа, и умница-жена, и квартира… Кому скажи – три комнаты на семью из трёх человек! И мысли едкие, вредные, разрушительные!
Неоценённое по-настоящему… счастье?
Конечно! Как всё вчерашнее ничтожно, и смешно от непомерных требований к тому, что так замечательно. И уверенность в завтрашнем дне, такая ясная, не требующая каких-то особых сертификатов, гарантий, доказательств, просто она есть, а теперь так мгновенно не стало её, и оказалось, что надо совсем немного, чтобы порушить эту высоченную, с виду надёжную стенку. И впереди – поле немереное: ехать и ехать, шагать и шагать, не отвлекаясь, не кивая на усталость.
Я посмотрел на руки и подумал:
– Внутри мучений и раздумий бьётся синяя жилка жизни.
Четыре часа утра. «Собачья вахта» – так называли это время перед заступлением на пост из караулки. Как бы ни выспался – всё равно сломает, хоть ненадолго.
Лежал, сна не было. И так хотелось сейчас крепко уснуть и проснуться в другом времени, с ясной головой, чётко понимая, что же происходит вокруг, делая это «вокруг» полезным и безопасным.
Обычной работой, которая приносит радостную усталость.
* * *
Суматоха началась с утра, едва успели зубную пасту за порог теплушки сплюнуть, щетину подскоблить и не порезаться. Станция Овруч. Немного сзади, в стороне от эшелона, слепит на солнце, облицован тёмной блестящей плиткой вокзальчик.
Позже я пойму, какое это удобство большое, легко доступные для обработки заражённой местности АРСами – армейскими разливочными станциями, машинами с моющим раствором. Такие большие, ревущие, неторопливо-полезные, зелёные жуки с баками на спине. А там – спасительный раствор! Выстиранная, чистая и безопасная – жизнь!
Приехали! Городка самого не видно, он в стороне и чуть вдалеке: ясно, не пассажиров привезли на дальние, запасные пути. Редкие молодые берёзки, дорога видна.
Домишки неказистые, травка выпирает из-под заборов чубчиком, сараюшки, куры кудахчут, петух тревожится, трясёт огненным гребнем, головой вертит, капюшон на шее приподнимает, глаза безумные.
На деревню – к бабушке!
Влево однопутка уходит, разветвляются, змеятся рельсы, уплывают кривенько белой блестящей поверхностью в тёплый воздух.
Цистерны рыжими боками маячат, столбы, столбы, семафор прямо, за ним крыша двухскатная, дом высокий на горе, служба какая-то при дороге.
– Пропустите грузовой на Янов! – металлический голос из «колокольчика» репродуктора на столбе.
Грохот, вонь смазки густым облаком пронеслись. Вослед посмотрели.
Уже потом, по карте, определю я, что путь влево – на станцию Вильча.
Вокзалец там – одноэтажная деревянная постройка, облицованная узенькими дощечками вагонки, о семи окошках, четыре по краям, три в центре, сводчатые, дверь красивая, клумбы большие, яркие цветы цветут пышно.
