Я рождаюсь заново, стою на вершине кургана, пытаюсь понять – кто же я теперь?
Вижу с холма в Чистогаловке – Южный мост. Через плазму текучего марева жаркого дня, перенасыщенного радиацией. Отец строил его фермы тяжким трудом, чтобы я смог на родину вернуться. Красивый, прочный, многопролётные конструкции легко и надёжно над водами летят.
Днепр – блеснул зеркалом широкой воды, поманил лучиком надежды, прохладной глубиной тайны.
Киев, Киево-Печерская Лавра, купола соборов, поражённые невидимой глазу гибелью.
Каштаны, застывшие в горестном тумане катастрофы.
На огромной высоте облако смерти ринулось к Киеву, ведь «роза ветров» именно в ту сторону направлена, но оттолкнулось от стен Лавры и понеслось на Скандинавию, Арктику.
Помощь небесная спасла. А перед этим за два года было в Чернобыле пять локальных аварий, более шестидесяти отказов техники, но режим секретности запечатывал уста и дарил благодушие.
Перепуганные чиновники долго не решались доложить Горбачёву о трагедии. Он был в театре.
Шведы первыми оповестили мир о взрыве 30 апреля и моментально стали эвакуировать людей из опасной зоны, решив лишь потом выяснять причины.
Советские газеты «отметились» коротенькими информушками о случившемся: дольше хранить молчание было подозрительно.
Чтобы убедить мир, что всё «по плану», опасности нет – провели первомайские демонстрации.
Весёлые демоны идеологии.
Наготове стояло 2600 автобусов, 4 поезда.
Дал «добро» народу генсек Компартии.
Тридцать семь часов летучая смерть гуляла и бесчинствовала в Припяти, окрестностях, пока не «благословил».
Только после этого началась эвакуация.
Всё это время люди облучались, заражались радиацией. Шли мамочки через «рыжий лес», коляски с детьми катили, спешили, дыхание перебивая.
Наказание пришлось нести, как всегда – безвинным.
Лития, моя молитва вне стен Храма. Услышь меня, нэнько.
Ведь отсюда до Киева – сто километров, но другим взором гляжу я теперь на родину мою, надеясь и работая.
Не смогу я пройти по этому мосту.
Он для эшелонов, грузов.
Здесь место моё сейчас и дело моё, вместе с другими.
* * *
– Пора, товарищ лейтенант, – время, – напомнил Пётр.
Я спустился с холма.
– Ну, что там хорошего, товарищ лейтенант? Москву не видно? – спросил Полищук.
– Нет. Москву не видно, хотя все на неё смотрят, сами мало что решают. С родиной пообщался. Подумал немного. А то всё гоним, гоним круглые сутки. А Рейхстага – не видать!
– Я тоже на родину вернулся. Сказала – надо! Я… меня, нас всех… И я – вернулся. Разве откажешь! И военкомат здесь ни при чём! Формальность, пустое. Жил бы здесь и не тужил.
Смеётся белозубо Полищук. С ним всё ясно – Полищук, значит, полесский.
– Бойся желаний – они исполняются, – говорю ему, замолкаю и думаю: – Я не смог привыкнуть к виду выселенных деревень! – Вдруг явственно понял, что же так отвлекало в привычном, тяжёлом, изнурительном и каждодневном.
Пётр молчит, хмурится.
Мы возвращаемся. Едем к КПП третьего сектора.
Въехали в лес. Три фигуры, как по команде, с дороги развернулись – спешат в чащу, не оглядываются. Мужчина пожилой, парень. Пацан худосочный между ними. Кожа у всех белоснежная, как ножка у молодой сыроежки.
Корзинки в руках большие. Одеты легко, просто – по-деревенски. В какие-то незамысловатые вещи. В пилотках солдатских. Острижены наскоро – «под ноль».
Что собирают? Нуклиды впрок? Грибы? Июль месяц.
– Стой!
Пётр резко затормозил. Пыль обогнала эрхашку.
Выждали немного. Это не очень хорошо. Пыль – первейший враг.
Выскакиваю.
– Стойте! – громко приказываю троице.
Идут в лес, не оглядываясь. Огибают плавно заросли высоченного ядовитого борщевика. Огромного «укропа», выше человеческого роста. Марсианская нереальность растений и происходящего вокруг.
Явно слышат меня, но не реагируют. На мародёров не похожи. Странная компания. Что здесь ищут? Какой приз наметили схватить?
– Всем стоять на месте! – вновь приказываю громко, чётко.
Только лающий кашель в ответ. Значит, хватанули дозу.
Понимаю – зря. И начинаю злиться.
Они спешат, уходят вглубь леса. Мухоморы, как знаки радиологической опасности – торчат, предупреждают о беде, могучие, высокие, словно на дрожжах возросшие. Лезут на глаза нахально. Корзинки у троицы пустые. Лоза плетения – коричневая на просвет. Значит, налегке, без хабара идут, без добычи.
Вдруг все на четвереньки встали, принюхались, вприпрыжку понеслись в лес. Ловко, играючи, сумасшедшим, обезьяньим галопом. Лавируя умело между деревьев.
Самолёт несётся над лесом.
Нарисовался на ненавистной от жары голубизне неба.
Я голову задрал: низко-низко летит, деревья колышутся, ревут двигатели, приближается. Сейчас из брюха полъётся густая жижа, оплодотворит всё видимое и невидимое мёртвой слизью.
Бегом в машину.
Поливает обильно коричневым латексом. Густым, грязноватым сиропом цвета хозяйственного мыла, но без запаха. Листья загрязнил, исказил зелёную прозрачность лёгких, солнечных бликов.
Радиоактивный нерест, пыль к земле припечатал. До первого дождя. Когда ему разрешит высокое начальство пролиться на растрескавшуюся землю? Зона задыхается от жары.
Спрятался в кабине. Успел. Все смотрим вверх. Латекс прошуршал по брезенту машины, лобовое стекло помётом глупой чайки замарал.
Улетела, так же неожиданно, как и появилась, незваная птица. Смотрю в лес. Троица исчезла. Ловко, сноровисто. Может быть, в норку спрятались? Норные жители.
Снорки – шустрые, неуловимые сущности…
Или притаились. В зарослях бурьяна-бастыльника. Среди волчищ – помеси волка и собаки; лисищ – помеси собаки и лисы; тумаков – зайцев, русака и беляка. Среди таких же генных мутантов, только в животном обличии. Пометивших хищно, изощрённо, едва уловимыми следами свою территорию.
Тут им вольняшка, но и с ними тоже происходит необратимое в самой их сути, как бы они ни оберегались инстинктами.
Кем они оставлены – эти трое? Теми, что когда-то был людьми? Или кем-то неведомым, не изученным пока наукой? Не систематизированы каталогами, ещё не описаны высоколобыми учёными мужами.
И теперь сквозь них проступают лица, как сквозь побуревшую от времени амальгаму старого, потрескавшегося зеркала цвета грязного латекса на листьях, как на едва различимых чёрно-белых фотографиях. Они лежат без альбомов, хаотично, покрываются белыми веснушками радиации, истлевают. Теряют смысл обычные белые квадраты – гладкие, пустые и безликие. Их можно встретить где попало, в самых невероятных местах Зоны. Они теперь бесполезны.
