– Что ты! К кому тут ревновать? – засмеялся. – К Зоне? Она тебе не соперница. Тут главное – сам старайся не суетиться, спеши, но медленно, следи… себя сохраняй. Приеду, первым делом в душ… Хорошенько попарюсь. Командир тут приспособил камеру проварочную под баню. Лес вокруг берёзовый, чистый, веничков наломай сколько хочешь. Вещи, форму – сразу на уничтожение, в специальный контейнер, неважно, сколько пыли на ней накопилось. Никто не заставляет, сам для себя старайся. Для тебя, для Катьки. Спи, пока не проголодаешься, а потом ешь, пока не устанешь, – засмеялся, помолчал. – А с командиром – повезло. Я сначала глядел на него, думаю – рвётся куда-то, носится, вроде как везде ему надо, успеть старается, но это же его служба, думаю, ему звёзды зарабатывать на погоны… Потом кое в чём стал разбираться, присмотрелся и понял, что он нас… дурачков с гражданки, прикрывал, пока мы чего-то стали соображать. Принял на себя первые трудности… от опасности прикрыл. Собой.
Я поцеловал её руки, держал в своих руках, пальцы перебирал, мягкие, родные, успокаивал молча и сам успокаивался, стараясь не думать о том, что снова завтра ехать в Зону, радуясь и уже начиная грустить, понимая, как прозительно скоротечное это свидание.
– Гунтис рассказывал… мужчина этот.
– Которого отвезли похоронить?
– Ну да. – Она прикрыла глаза.
– Успокойся. Речка – чуть выше щиколотки, быстрая, вода ледяная. Набирал воду для кухни, там чистая вода. Нарушил инструкцию, поехал один. Стало ему плохо. Упал лицом вниз и захлебнулся. Погиб. Что-то у него с сосудами. Больной был, а кто проверял? Хватали всех подряд, для количества, «добровольцами»! Собрались его везти на родину. Ротный уговорил начальство Гунтиса нашего послать сопровождающим – у его старшей дочери выпускной в школе. С такой вот оказией – не нарочной его отправили. Письмо с ним передал, книжки – в Полесском книжный тут у нас, неплохой. Задружил с продавцами. – Я коснулся губами солёных глаз. – Что-то ты совсем расклеилась, девочка моя. Ну, я-то уже волчара опытный!
– Долго была зажата, не позволяла себе… теперь вот ты рядом. Я такая слабая, трусиха. Я умру без тебя, ты помни об этом. Слышишь! Всегда помни!
– Нам ещё жить да жить! Твой приезд, он меня всего перевернул. Мы теперь с тобой неразлучны… В Японии тех, кто оказался под бомбами в Хиросиме и Нагасаки, чудом выжил, называют «хибакуша». Закон о «хибакуша» даже есть. О том, что для тех, кто подвергся облучению, нет мужского или женского рода. Просто одно слово – «хибакуша». Пережившим радиацию можно вступать в брак только друг с другом. И нас тоже – Зона повенчала. Теперь, пока мы есть, будем вместе. Одному трудно пережить страдания. И от болезней и от запретов. Такой закон. Суровый, но – таков закон.
– Я так хотела тебя увидеть, прикоснуться. Обнять. Какое-то безумие меня охватило, овладело целиком. И стало по-настоящему страшно!
– Катя теперь единственный наш ребёнок. Наша доченька.
– Почему?
– Радиация во втором поколении может нехорошо проявиться, мутация генов, скажется на внуках.
– Так в чём причина аварии?
– Тут много факторов сошлось самым ужасным образом в одной точке: изначально спроектировали с серьёзными погрешностями, оборудование бракованное, и наше и югославское, технические регламенты не соблюдались. Обычное раздолбайство. Физики рассказывали, их тут много перебывало: страшная авария могла произойти на Кольской атомной станции, потому что сварщик, простой сварщик, на самом ответственном месте ради премии слепил халтуру – заложил в канал электроды и слегка прихватил их сваркой. Обнаружили чудом. А могли потерять целый Кольский полуостров.
Лена тихо заплакала, отвернулась:
– Страшно. Просто и поэтому страшно.
– Страшно тем, кто не успел родить, но прошёл через Зону. Хотя мы солдат-срочников в Зону стараемся не пускать, около кухни воюют, но каждый человек по-своему это переживёт. Около четвёртого блока «рыжий лес», там самый высокий уровень. Метра полтора уже сняли грунта. В первые дни через него шли с колясками, беременные мамочки. А мы – счастливые, Ленка, везучие, ты слышишь? – я смеялся до слёз, – у нас же Катюшка, красавица-дочь!
Потом стал нежно целовать лицо, откинул простыню, пощекотал, едва касаясь, утренней, новой щетиной подбородка, притиснул губами крупные, тёмные, родные и упругие, хмельные виноградины сосков. Задохнулся до головокружения.
Не помнил, сколько времени прошло, и рухнул обессиленный рядом.
* * *
Проснулись оба, вместе и сразу. Светало робко, ночь уходила бесшумно, старалась их не разбудить.
Долго лежали молча, без сна.
– Ну вот – опять надо идти под душ, – засмеялась, погладила моё плечо.
От этого прикосновения я ощутил себя сильным, крепким, словно были мы у себя дома.
– Душевная обстановка. Жаль.
– Чего жаль?
– Причёску жаль. Понравилась мне твоя причёска, девица-краса, дивная коса. Хорошая такая. Для полевых условий – класс! Только привык, оценил по-настоящему.
– Правда, понравилась? – обрадовалась, вскинулась. – Вот видишь – я была права! Татьяна на работе говорит – не стригись коротко, не узнает тебя Володя, а я пошла в салон. Правда, неплохо? – покрутила головой.
– Какая же ты девчонка всё-таки! – и подумал: – Хорошо, что короткая стрижка, меньше радиации накопится.
– Я ещё раз сделаю! Прямо сейчас.
Она перекатилась через меня, я почувствовал коротко её лёгкость, потом – весёлый укол желания, забывая про усталость.
Вскочила, халатик накинула на белое тело, мелькнула, стройная, желанная:
– А мы Федосеича не разбудим?
– Он в летней кухне. Нам не мешает. И мы ему тоже. Может – спит?
Я открыл бутылку, плеснул в бокал, понюхал:
– Давай по очереди. Одним цветком папоротника наслаждаться.
– Давай! – присела на краешек кровати. – Чем пахнет?
– Лесными травами целебными, спиртом. И аптекой ещё – лекарством. Горьким лекарством. Цвет чёрный, как глубокий омут.
Напиток был крепкий, мы сделали по большому глотку, мгновенно захмелели, легко, обессиленно и невесомо, обнялись и уснули.
Эрхашки проехали краем леса, после утреннего построения и развода, в Зону. Тихо, не пылили, колдобины аккуратно объезжали.
Солнце растеплило ночную прохладу, ослепило, поднимаясь привычно, весело золотым светом комнату озарило, через пустые оконные проёмы, временное жилище ненадолго стало уютным.
Вдоль дороги вышагивали черногузые аисты, запрокидывали головы назад, щёлкали кастаньетами клювов, стараясь понравиться друг другу, но мужчина и женщина ничего этого не видали. Голые и беззащитные, в чужой стороне, вдали от собственного дома, спелёнутые в сон, усталые, словно после долгих и трудных родов.
