Зашёл разговор и про Чернобыль.
– И на хрена ж ты туда поехал? – удивляется он.
– Да, были те, кто отмазывался.
– Ну вот, видишь, а ты почему снервничал?
– Противно, не хотелось заниматься этой вознёй. Я тогда об этом и не думал. Решил – обычные сборы приписного состава из запаса, я уже бывал дважды на таких. Хотя, если бы и знал… да я знал. Потом нам сказали: «Выдвигаемся в Чернобыль, на ликвидацию последствий аварии».
– Значит, ты сознательно поехал, не думая о семье, взял вот так вот и поехал. Молодец! Выглядишь неплохо, морда, прямо скажем, счастливая, не заметно, чтобы ты сильно убивался по работе. Это меня радует. Я даже завидую немного, что ты «забил на работу».
– А что – дезертировать? Было таких двое – каждый получил по два года. Да и не думалось даже… мыслей таких не было, не появлялось. Надо, значит надо. Чего там рассусоливать. Вот я не поехал, он не поехал, другие не поехали. И где бы ты сейчас был? Те, кто остался дома? «Если не я, то кто же?»
– Типовая отмазка! Ну да, а ты у нас герой, сознательный. Потом жена с тобой, инвалидом, нянчилась бы. Ты бы лежал весь в капельницах, памперсах обосранных, шесть пересадок костного мозга, и ты уже видишь перед собой вечность одним глазом. Помахал там лопатой, а потом радость на всю жизнь. У меня знакомый с РЭЗа, Рижский электромеханический завод, бегал счастливый, всем рассказывал, какие там у него будут надбавки, доплаты, льготы. Ну и что? Закопали, на хрен, в прошлом году.
– Во-первых, мне было легче, потому что я хоть и был на передовой, можно сказать, но у меня был дозиметр, я мог не только другим помочь, определяя, где какая радиация, уровень, но и сам реагировать, защититься, что ли. А главное, никогда не заморачивался ни там, ни после.
– Надо было исключительно добровольцев туда посылать, а не всех подряд. Дать им денег соответственно, и пусть ликвидируют.
– Где же столько наберёшь сразу добровольцев! Надо было быстро решать! Устранять опасность. Да, мне заплатили около восьми тысяч рублей. За восемьдесят дней.
– Неплохо! Я считаю, что это твой самый удачный бизнес-проект.
– Какой же тут бизнес?
– За кооператив долги вернул, за квартиру, стенку югославскую купил. Пенсию приличную получаешь. В принципе, Чернобыль позволяет тебе писать книги, не думая о куске хлеба. Это неплохо! Тут, конечно, повезло, но в этом есть некая… В принципе, оказывается, ничего не делается просто так.
– Конечно! «Кому суждено отравиться консервами, тот не утонет». Это попахивает буддизмом.
– Да, безусловно.
– Могилка нас всех уравняет.
– И очень даже быстро!
– А ты вот в Москве тоже регулярно получаешь хорошую дозу радиации. От домов, мостов, тоннелей.
– Ну, я вот тоже приличное бабло колочу за свой бизнес-проект.
Звонят телефоны, он извиняется, даёт указания подчинённым, прощается.
– Ну, будь здоров, не болей!
– Ты тоже береги себя!
Каждый год, 26 апреля, встречаемся. Все, кто смог и кто остался в живых из нашей роты, других подразделений.
Дал заранее объявление в газете, на первой полосе:
«Сталкеров из роты радиационно-химической разведки приглашаем на встречу, сбор в 14 часов у Христорождественского собора в Риге».
Прихожу на работу утром, а там сидит мужик в чёрной форме подполковника. Морда французского бульдога, приземистый. Корочки показал, представился:
– Ян Янович Янсонс, служба безопасности.
– Занятное сочетание имени и фамилии, – подумал тогда.
– Я хотел бы кое-что уточнить по поводу вашего объявления в газете. Что это за группа такая – «Сталкеры»? Какие цели вы преследуете? Есть ли у вас устав, сколько человек в вашей организации? Подробно расскажите.
– Это допрос?
– Нет, пока профилактическая беседа.
– Я могу не отвечать, потому что ничего противозаконного не делал. И мои сослуживцы по Чернобылю – тоже.
– Тогда мне придётся выписать повестку и пригласить вас на беседу в службу безопасности.
И довольно долго, въедливо по ушам моим ездил, выяснял – не члены ли мы тайного общества кагуляров, созданного с целью подрыва независимости успешной демократической Латвии?
Чиновники – страшнее радиации. А уж с инициативой – и того хуже.
На другой день встретились мы, фотографируемся, радуемся, что ещё один год прожили, делимся новостями. Журналюга вертится с микрофоном, оператор снуёт, ракурсы ищет выигрышные. Интервью у меня взяли. Я, волнуясь, рассказал про житьё-бытьё в Чернобыле. Вечером показали в новостях куцый ролик. Смонтировали мой рассказ, и осталась от него выжимка, на полторы минутки скабрёзная информация о том, что жена довольна мной как мужчиной.
Пошловатый анекдотец остался и морда смеющаяся журналюги.
Зарёкся после этого что-то говорить на камеру.
Постепенно жизнь в привычное русло вошла. Стал хорошо зарабатывать.
Шубу жене подарил. Хорошую, дорогую, кажется, больше жены рад покупке, а сам думаю – да разве есть в мире такие богатства, чтобы тебя, жёнка любимая, одарить по достоинству!
* * *
Но, надо сказать, в массе своей люди вели себя легкомысленно по отношению к радиации. Первый шок после катастрофы пережили, забылось слегка. И всё медленно возвратилось на круги своя.
Память – субстанция пластичная, исчезающая по собственной своевольной прихоти, но и коварная в то же время.
Прошло уже несколько лет.
Поехал я в командировку в Москву, а паспорт – забыл, только удостоверение чернобыльское в кармане оказалось, голубого цвета и союзного образца.
«Парад суверенитетов» только начался, ещё действительны были советские паспорта, да вот свой-то паспорт оставил я в спешке дома.
В гостинице при регистрации сказали, что удостоверение моё для них не документ. Послали в милицию – пусть, мол, они печать поставят на заявлении, удостоверят, кто вы такой. В Москве мазуриков всяких национальностей и мастей – пруд пруди. Вы уж не обижайтесь, но это правда. Вон через дорогу отделение милиции. Тогда и оформим: места есть, не волнуйтесь, на лавочке спать не придётся.
Воскресенье, осень золотая, день тёплый. Вошёл в помещение – дежурный сонный дремлет очумело в столбняке, укачивает сам себя на табуретке. Тихо. Заявление ему подал. Он прочитал, смотрит удивлённо, словно глазам своим не верит. Потом поворачивается в сторону, куда-то вглубь коридора, и кричит:
– Товарищ капитан – пришёл!
– Зачем? – думаю, – может, «развод» какой, на деньги? Не буяню, не в розыске.
Он встал, дверь зарешёченную приоткрыл.
– Заходите, товарищ! Не волнуйтесь, сюда, пожалуйста!
