Показал рукой. Вежливо. На двери табличка – «Комната инструктажа».
Но как-то стрёмно, потому что чересчур вежливо и при этом – в милиции! Непривычно, хотя там тоже люди разные есть.
Прошёл. Сидят, портупеями хрустят. Сонные, морды недовольные. Видно, отдыхали, да потревожили некстати. Кто-то ещё зашёл. Человек несколько набралось. Следом стремительно капитан влетел, козырнул:
– Здравия желаю! Капитан Панченко! Сюда проходите! – указал на тумбу на столе.
Подхожу, а он поставил на стол сумку, до боли знакомую: футляр коричневый, ремень, зонд, и достал, что ты думаешь? ДП-5Б! Опа! Родной дозиметрический прибор! Аж плечо заныло, по старой памяти, когда увидел.
– Вы действительно «чернобылец»?
– Так точно! Старший лейтенант запаса Петраков Владимир Викторович, замкомроты радиационно-химической разведки, полк гражданской обороны номер…
– Хорошо, хорошо, товарищ старший лейтенант! Просто замечательно! А нам вот – выдали! – и засмеялся радостно, – а до конца не довели этот вопрос, не разъяснили, значит, полностью, не показали на практике.
Взял я в руки прибор. Старая история:
– Батарейки нужны!
– Да? – удивился.
– Три – круглые.
– Ефрейтор Лазарев – мухой слётай! Одна нога тут, другая – уже там!
Ефрейтор сорвался с места. Молодой, суетливый, «многоходовый» от бестолковости.
– И куда вставлять? – поинтересовался капитан.
Милиционеры дружно хохотнули.
– Отставить смех! – посуровел капитан.
– А вот сюда! Снизу, видите – ниша.
– Так точно! Надо же – неплохо! Главное – конкретика!
Пока капитан вертел прибор, удивлялся, морщил лоб, укладывал в голове информацию, хмыкал, ефрейтор вернулся. Принёс в потной ладошке круглые батарейки-колбаски. Очень даже быстро, видно, знал местную географию, куда «лететь»!
Поставил я батарейки, включил прибор, рассказал про режимы, подрежимы, как зондом работать, настройки и прочее.
Записал сержант подробно в тетрадочку мою импровизированную лекцию, а капитан остался чрезвычайно доволен:
– Понимаете, товарищ ликвидатор, сверху спустили директиву, первичный инструктаж провели в срочном порядке, как-то невнятно! А мы уже третью неделю пишем в журнале при сдаче-приёме дежурства – «радиологический фон нормальный», а как его включать, с какого боку-припёку? Потом же и по радио, и по телевизору говорят: «Радиологический фон нормальный!» И чем дальше, тем переспрашивать-то – всё больше не с руки становится, да и опасно с начальством шутить – один раз конкретно спросят, а мы ни тпру ни ну! Благодарю! От всего коллектива.
Руку пожал, чуть от плеча не оторвал с радости!
– Я предупредил личный состав – разыщите мне реального «чернобыльца»!
Проводил меня капитан до двери, печать не читая поставил на заявлении:
– Спасибо, товарищ.
– Не за что! И вам – спасибо, товарищ капитан.
Это – в Москве! Четыре года почти прошло после катастрофы!
* * *
Однако прошло время.
Жена в больнице, дочь далеко.
Спал я спокойно до какого-то момента, пока однажды, в пустой квартире, явственно не ощутил, что на пороге спальни кто-то незримо присутствует, и стоит закрыть глаза, как невидимка начинает бесшумно двигаться ко мне.
И вроде бы на Андрея Карягина похож?
Я мгновенно открывал глаза, таращился в темноту. Она казалась подвижной, молчание – опасным.
Зачем пришёл и чего хочет от меня ночной незваный гость? Продолжить давешний спор?
Возможно, опытному психологу это не показалось бы странным, но я в ту ночь долго не мог уснуть. Лежал, вспоминал. Пытался оглянуться туда, где провёл почти три месяца, самых первых после катастрофы.
Память подсовывала лишь внешние приметы разрухи, беды, но что-то главное оставалось, манило и вызывало острое желание вернуться к этому…
Невысокого роста, белобрысый, заметно, кривоногий. Сразу запомнился голос – высокий, тонкий, заставляет оглянуться.
Так кричат дети, чтобы взрослые их не бросили одних.
Сержант запаса. Он был знаком с радиацией по срочной службе.
Это было важно там, особенно вначале.
Он упал тогда на землю, в пыль.
Это было дико и странно: лежит взрослый мужик, заходится в крике.
– Не поеду я никуда! Летёха, ты, что ли будешь кормить моих пацанов!
Голос визгливый, неприятный.
Рутинная, каждодневная работа войны.
Там была война. Вкрадчивая, невидимая, но страшная не всегда явленной опасностью.
Обязанности простые: вышел из машины, включил дозиметрический прибор, замерил уровень, записал, сделал отметку на карте.
Дальше поехали.
Что же здесь героического?
В лагере, после возвращения, шёл живой обмен текущей информацией – какой уровень «отловили» в очередном выезде в Зону.
Ветки деревьев гнулись от обилия плодов, бесполезно погибали, потому что даже птицы их не клевали. Они улетели, спасаясь. Им дано почувствовать незримую опасность.
Или мне казалось так, потому что было не того, чтобы наслаждаться их песнями?
Потом оказалось, что самое страшное прячется в косточках, семечках. В пору цветения радиация притаилась внутри, а мякоть безвредна.
И вернулись звери, птицы в обезлюдившую зону.
Вскоре Андрею стало обидно, что он в стороне от общих интересов. Кухня место тёплое, но не всем оно на пользу в течение длительного времени. Ведь рядом происходит настоящее.
Постепенно и он стал проситься в разведку. Надо было карантин заканчивать. Несколько раз проверили, решили, что можно отправлять, тем более что людей очень не хватало.
После возвращения он позвонил, договорились о встрече. Примерно год прошёл.
Я даже слегка обрадовался.
Общаться с ним было интересно, я это отметил ещё там, в Зоне. Он был начитан, имел своё мнение и явно был знаком с самиздатом.
Продолжать знакомство мне было интересно. Всплывали в мысленном диалоге с ним какие-то доводы, аргументы нашего постоянного спора – там. Звонок Андрея и приглашение на междусобойчик было отчасти неожиданным, но я сразу согласился прийти на встречу.
Когда ехал к нему, понял, что ждал этого звонка, готовился, не отдавая себе отчёта.
Какой-то внутренний диалог с Андреем присутствовал во мне.
И сейчас – тоже.
Осень. Свежо. Кольцо «четвёрки» троллейбуса, пустынная дорожка в гору, потом вправо, к бирюзовому на фоне соснового леса стеклянному кубу киностудии.
