Солнце недавно село, на площадке зажглись ксеноновые лампы. Ветер доносил до моего уха приглушенные звуки объявлений по громкой связи, и эти технические переговоры возвращали меня в лето 1984 года, полное страхов, разочарований и радости. Но ярче всего виделись образы радости 30 августа. Мое сердце забилось чаще, когда я вспомнил запуск двигателей. Я чувствовал тряску при прохождении зоны максимального скоростного напора и видел, как чернеет небо, пока «Дискавери» поднимался на орбиту. Голос Хэнка в моем мозгу звучал так же ясно, как и шестью годами раньше: «Поздравляем новичков. Вы теперь официально астронавты». Я слышал радостные крики Джуди, Майка и Стива – в этот момент мы осознали, что наши серебряные значки претерпели на высоте 50 миль алхимическое превращение в золото.
Я сел в машину и направился в Бич-Хаус. Мои последние минуты в качестве астронавта должны были подойти к концу именно здесь. Никакое другое место не пробуждало во мне столько воспоминаний и эмоций, как пески этого побережья. Тихое одиночество и близость к бесконечности моря и неба давали моей душе свободу, недостижимую где-либо еще.
Я подъехал, поднялся по ступеням и открыл дверь. В доме было пусто – я знал, что так оно и будет. За исключением предстартовых пикников и прощаний с женами, мало кто из астронавтов или чиновников NASA появлялся здесь.
Ничто не изменилось с момента моих приездов во время подготовки к STS-36. Более того, ничто не изменилось с моего первого приезда сюда 12 лет назад. На стене по-прежнему висело в рамке абстрактное полотно, в котором угадывалось столкновение нескольких яхт. Наверно, его выбрал тот же специалист-декоратор, что повесил в гостинице астронавтов фотографию извергающегося вулкана. (В конце концов, мы были астронавтами! Чем же плохи фото космоса и ракет?) На каминной полке по-прежнему теснились многочисленные бутылки из-под ликеров и вина. Некоторые из них, вероятно, опустошили Алан Шепард, Нил Армстронг, Джим Ловелл и другие легендарные астронавты. В оконных проемах и на приставных столиках лежали раковины, морские ежи и прочие дары моря, собранные многими поколениями астронавтов и их жен. Я был уверен, что они, как и мы с Донной, разыскивали их на песке только для того, чтобы отвлечься от приближающегося окончательного прощания. В небольшом кабинете по-прежнему стояла мебель времен Оззи и Харриет – оранжевые виниловые кресла, оранжевый виниловый диван, кофейный столик из искусственного дерева и керамические выключатели, украшенные, разумеется, вкраплениями оранжевой краски. Маленький телевизор, настолько старый, что наверняка застал запуски «Джемини» в 1960-е годы, стоял на подставке также из искусственного дерева.
Я прошел на кухню, проигнорировав увиденный на столешнице высохший труп таракана, сунул несколько долларов в кассу самообслуживания и вытащил бутылку Coors из холодильника. Посасывая пиво, я двинулся в дальнюю спальню. Здесь располагался еще один артефакт – складной диван, на котором Хут и Марио разыграли комедию с женами STS-36. Я знал, что это лежбище было местом не только для той хохмы – на вечеринке в Хьюстоне одна захмелевшая жена астронавта из TFNG в шутку пожаловалась: «Мне дико не нравилось делать это в Бич-Хаусе на голом матрасе». Я заглянул в шкаф – белья там по-прежнему не было. Если бы Хут и жены задумались об особом назначении этого предмета мебели в течение многих десятилетий, сомневаюсь, что они стали бы на него залезать. Даже в аварийно-спасательном скафандре мне бы не захотелось и присесть на него.
По другую сторону от кабинета была столовая, служившая одновременно конференц-залом, я зашел и туда. Почти всю комнату занимал огромный стол. На одном его конце на подставке высилась доска. Она была испещрена загадочными записями мелом – технические данные с предстартового брифинга к прошедшему запуску шаттла. Нетрудно было представить астронавтов в креслах вокруг стола, внимающих каждому слову представителя команды интеграции шаттла и молящихся о том, чтобы не услышать: «отсрочка». Мне никогда не удавалось избежать этих волнений.
Наконец я подошел к двери и остановился на мгновение, чтобы впечатления улеглись и осели в моем мозгу. Как и на каждом шагу этого пути, я видел часть своей жизни, которая никогда больше не повторится. Всего через несколько недель я стану обычным посторонним гражданским лицом, и у меня будет не больше прав посетить Бич-Хаус, чем у любого туриста на автобусной экскурсии по Центру Кеннеди. С комком в горле я погасил свет, закрыл дверь и пошел по крошащейся бетонной дорожке на берег.
Дул холодный бриз, так что я застегнул куртку и присел на песок. Казалось, я единственное живое существо на всей планете. Даже чайки спрятались на ночь в свои тайные гнезда. Единственным звуком было дыхание прибоя.
У меня не было никаких планов. Я просто хотел остаться на некоторое время со своими мыслями, куда бы они ни завели меня. И они немедленно потянули меня в страну сомнений. В миллионный раз я спрашивал себя, правильно ли делаю, что ухожу из NASA. Даже в этот момент я знал, что могу изменить свое решение. Я могу войти в Бич-Хаус, позвонить Бранденстайну и сказать, что передумал и хочу остаться в Центре Джонсона в качестве гражданского лица – специалиста полета. Я знал, что он сумеет это провернуть. После церемонии отставки я столкнулся с ним в уборной, и он сказал: «Майк, остался бы ты лучше. У меня кончаются эмэсы». Но я знал, что, если вернусь в Хьюстон с известием о том, что передумал, это убьет Донну. Мое решение было твердым. Пришло время уходить. Моя карьера астронавта закончилась.
А потом меня охватила радость. Я трижды летал в космос и ношу золотой значок. Русский спутник отправил меня в путь длиной в жизнь к заветному призу космического полета, и я выиграл этот приз. Это было непросто. Я начал свой путь без «крыльев» летчика в то время, когда только пилоты становились астронавтами. Я сделал это, не имея гениальных способностей. Однако Господь благословил меня через своих земных заместителей: мою маму, моего отца и Донну. На каждом шагу этого пути они были рядом со мной, физически и душевно, давая мне все, в чем я нуждался, чтобы в конечном итоге услышать мое имя в книге истории как имя астронавта.
Мама и папа наделили меня даром исследования. Они подняли мою голову к небу. Они поддержали мое детское увлечение космосом и ракетами. В борьбе с полиомиелитом отца они были живым примером упорства перед лицом серьезных испытаний. Бесчисленное множество раз мне был нужен этот пример, чтобы оставаться на выбранном пути. Он был нужен мне, чтобы перенести тяготы Вест-Пойнта, чтобы пережить тошноту на заднем кресле F-4, чтобы получить высшее образование и чтобы дойти до выпуска в школе летных инженеров-испытателей.
Донна была еще одним великим человеком в моей жизни, умеющим воплотить мечту в реальность. Она ни разу не дрогнула и не лишила меня поддержки… никогда… даже когда мой путь был трудным и страшным. Она приняла на себя роль матери-одиночки для троих наших детей, чтобы позволить мне сосредоточиться на моем пути. Она ждала моего возвращения с войны. Она хоронила друзей и утешала их вдов и детей. Она принимала меня таким, как есть: далеко не лучшим мужем, порой не замечающим никого вокруг в борьбе за главный приз. Она пережила ужасы девяти предстартовых отсчетов шаттла, шести прощаний в Бич-Хаусе, шести выходов на крышу LCC, одной отмены полета после запуска двигателей и трех стартов. На всем пути она была моей тенью… всегда рядом со мной.
