Жизнь Донны, в полную противоположность моей, была оседлой. Все свое детство и юность она прожила в одном доме, всего в нескольких кварталах от знаменитого Шоссе 66, ставшего одним из главных путей к приключениям для клана Маллейнов. Мальчишкой я бывал в нескольких сотнях метров от маленькой девочки, на которой однажды женюсь.
Мы были старшеклассниками, когда встретились в первый раз. Она училась в центре Альбукерке, в католической средней школе имени Св. Марии, а я – в окраинной школе Св. Пия X. Ее кузен учился со мной в одном классе, и благодаря ему нас представили друг другу в 1961 году, когда учились в десятом классе. В моей жизни это было время страшной неуверенности в себе. Мое покрытое прыщами лицо могло вызвать отвращение у Человека-слона. Оно выглядело так, будто я проиграл состязание в пейнтбол, причем победившая сторона стреляла пулями с клерасилом. Плюс к этому мои похожие на радары уши способны были привести в ужас любую леди. Я не мог представить себе девочку, которая нашла бы во мне что-то привлекательное. Когда нас с Донной познакомили, я произнес «привет» и удрал к другим парням. Судьбе пришлось ждать еще четыре года.
Я продолжал свой тяжкий путь к окончанию средней школы, время от времени сталкиваясь с Донной на разных мероприятиях, но никогда не заговаривал с ней и тем более не просил о свидании. Она не была красавицей. Привлекательная и очень живая – такое описание будет довольно точным.
В мае 1963 года я окончил школу Св. Пия и через несколько недель отправился переносить адские тяготы Вест-Пойнта. Теперь Донну отделяли от меня 2000 миль, и я о ней совсем не думал. Я боролся за выживание. Старшекурсники откровенно высмеивали меня. Даже после того, как я перестал быть салагой и испытания дедовщиной остались позади, напряжение не уменьшилось. Учебная нагрузка была огромной. Я не мог вообразить, что в Америке есть кто-то 19 лет от роду, кому приходится хуже, чем мне. Но я ошибался.
В далеком Альбукерке страдала Донна – ее мучили периодические приступы тошноты и рвоты. Поскольку до того у нее была почечная инфекция, мама повела ее к врачу. Сделали анализ крови, и доктор объявил ей и чопорно сидящей рядом матери диагноз – беременность. Отцом оказался такой же тинейджер.
Для родителей Донны это было катастрофой. Это был 1964 год, когда даже для голливудской старлетки залет вне брака был чреват скандалом. А для традиционной итальянской католической семьи беременность незамужней дочери была страшнее смертельной болезни. В этот день впервые в жизни Донна увидела, как ее отец плачет.
Спасительный выход предложил ее брат. Донна будет оставаться в Альбукерке до последней возможности. Прежде чем живот сможет ее выдать, она отправится в католический приют для незамужних матерей за пределами штата. Она откажется от ребенка и передаст его на усыновление. Другим членам семьи и друзьям объяснили, что она уехала учиться в колледже, но мало кто в это поверил. Дочери из итальянских католических семей не покидали дом до вступления в брак. Один священник, друг семьи, преподавал в близлежащем католическом университете и добровольно присоединился к заговору, пообещав прикрыть Донну, если кто-нибудь будет интересоваться ею.
Пока я в Вест-Пойнте считал конченной свою жизнь, точно такие же мысли были у Донны по поводу своей. У нее были намного более серьезные причины чувствовать себя приговоренной. Она впервые уехала из дома, покинула семью… став парией в семье и обществе. Джо и Эми дали ясно понять, что она их опозорила. «Не вздумай посмотреть на ребенка, когда он родится, – предупредила мать. – Я не хочу, чтобы ты привязывалась к нему».
В течение нескольких месяцев Донна рыдала каждый вечер перед сном в католическом центре для престарелых, управляемом организацией «Сестры милосердия». Часть одного этажа в здании была превращена в жилой блок, который Донна делила с двумя дюжинами других заклейменных позором женщин. За кров и еду они помогали монашкам ухаживать за престарелыми обитательницами. Через комнаты и коридоры они носили «утки» с запахом мочи, кала и смерти. Депрессия висела над ними подобно покрывалу. Настоятельница оказалась настоящей ведьмой и обращалась с ними как с порочными созданиями. Никаких радостей, путешествий, лишь изредка они могли поговорить с родными по телефону. Донна писала домой, помечая особым знаком конверты, содержимым которых можно было поделиться с дальними родственниками. В одних она придумывала свою жизнь в колледже, в других – умоляла о прощении.
Девушки находили успокоение лишь друг в друге, но даже эта поддержка была преходящей. Не успевала дружба расцвести, как заканчивалась. Женщины рожали и покидали приют, уходя в неопределенное будущее. В отличие от испытаний, объединяющих людей в жизни, проживание в доме для незамужних матерей задавало пределы дружбы. Никто из девушек не хотел продолжать общение в дальнейшем, опасаясь разглашения их греховной тайны.
Для Донны срок пришел летом 1964 года. Когда ребенок появился на свет, никто не кричал и не плакал от радости и не звал фотографа, чтобы отправить снимки дедушкам и бабушкам. Ребенка немедленно унесли, и на этом все кончилось.
Да, а я-то думал, что в Вест-Пойнте тяжело.
Донна вернулась домой к родителям, которые не доверяли ей и надзирали за ней подобно тюремным стражам. У нее не было будущего помимо того, что позволят ей отец и мать.
Тем временем я стал специалистом по точной стрельбе из M-14 и по преодолению бассейна трехметровой глубины с полной выправкой, а в боксерском зале из меня регулярно выбивали дурь. Однако ничто из перечисленного не помогало мне привлечь внимание хотя бы одной девушки. По части романтических отношений мой коэффициент интеллекта был не выше, чем у улитки. Впрочем, улитка не испытывает проблем с тем, чтобы понравиться другой улитке. Я же был, вероятно, представителем какой-то тупиковой ветви эволюции. Мне не было суждено передать свои гены потомству. Я был одинок и никому не нужен.
3 января 1965 года судьба решила вновь познакомить Майка Маллейна и Донну Сеи. Мы собрались семьями и с друзьями в доме ее кузена. Мой рождественский отпуск подходил к концу, и мне нужно было торопиться на самолет, чтобы лететь обратно в Вест-Пойнт. Нет ничего более угнетающего, чем возвращение в Вест-Пойнт после отпуска, особенно рождественского. Все равно что вернуться в тюрьму, а скорее – умереть и попасть в ад, с той разницей, что этот ад еще более холодный, серый и депрессивный, чем мог придумать даже Вельзевул. Ну и в довершение всего этим утром меня как раз бросила моя подружка. Говоря «подружка», я преувеличиваю. Я познакомился с ней в старшем классе школы и сох по ней, будучи салагой в Вест-Пойнте. Но это была лишь односторонняя влюбленность. Слово «бросила» подразумевает, что между нами что-то было и закончилось, но ничего и не было. Скорее, она меня отшила и пригрозила пожаловаться.
В расстроенных чувствах я обратился к испытанному веками средству – к алкоголю. Его на праздновании было много, и я пил, чтобы забыть… забыть о том, что я один и что мне нужно лететь назад, в девятый круг ада. С приближением момента отъезда я вышел из дома, чтобы не участвовать в общем веселье. Мне вовсе не было весело и было тяжело находиться среди людей, которым хорошо. Донна заметила, что я вышел, и через несколько минут последовала за мной. Мы немного прошлись, разговаривая о друзьях и о наших новых жизнях. Я и не думал ни о каких романтических чувствах, но Донна взяла дело в свои руки. Она прильнула ко мне и поцеловала – в губы, не меньше! И исключительно по своей воле. Ее не требовалось уговаривать, пускать пыль в глаза. Будто внезапно выглянуло солнце. Вест-Пойнт ушел на дно Гудзона, а мой отпуск вдруг превратился в бессрочный. Это была любовь… ну, может, вожделение, но это же нормально. Никогда в моей жизни ни одна девушка не проявляла романтического интереса ко мне. Никогда! Я обрел небеса с Донной. Она стала моим якорем в беспокойном море юности, и я схватился за нее, чтобы спасти свою жизнь.
