Наши кресла дергались и стонали от напряжения. Меня поразила гибкость машины. Я вспомнил, как в детстве съезжал в картонной коробке по ухабистому, покрытому снегом руслу ручья. Теперь, совсем как тогда, я удивлялся, почему кабина все-таки остается целой, невзирая на все удары и тряску.
«Набор тяги». Воздух становился более разреженным, и аэродинамическая нагрузка уменьшилась. Три красавца мотора Rocketdyne за нашими спинами вновь развили полную силу. Какой это был кайф – почувствовать набор тяги, почти как на истребителе, доводя рычаг газа при форсаже до упора. Подозреваю, что каждый из пилотов шаттла предпочел бы отобрать управление у автопилота и дать двигателям полную тягу вручную. Сколько раз в жизни доведется развить тягу более 500 тонн?
От всех душ в кабине исходила молитва об одном – чтобы Господь оставался милостив к нашим двигателям. Больше всего мы боялись из-за них, и было отчего. Многие из них взорвались на наземных испытаниях или закончили свою работу до срока. Мы также оставались привязанными к двум ускорителям (SRB), каждый из которых сжигал в секунду почти 5 тонн твердого топлива, но о них никто почему-то не думал. Ни разу не было такого, чтобы инженер пришел в понедельник к нам на планерку объяснить неудачу наземного испытания SRB. Ускорители работали всегда. Но как раз тогда, когда линия связи с Богом перегревалась от наших молитв об успешной работе двигателей, нас подводили оба ускорителя. В каждом из них в различных стыках основное кольцевое уплотнение не село на место при зажигании. Язычки пламени из зоны горения топлива блуждали между донными частями сегментов. Словно запертый в ловушке зверь, газ бешено рвался наружу. Он нашел каналы для выхода и начал пожирать резину кольцевого уплотнения. На левом SRB утечка была достаточно сильной, чтобы горячий газ преодолел этот барьер. Хотя мы и не узнали об этом до «Челленджера», у нас впервые произошло то, что инженеры фирмы Thiokol позднее определили как «прорыв газов». Горячий газ проник в пространство между основным кольцевым уплотнением и резервным. Если бы наша утечка продолжалась на несколько секунд дольше, то прогорели бы и основное, и резервное уплотнение, в историю вошла бы катастрофа «Дискавери», а не «Челленджера», и имена членов «зооэкипажа» были бы выгравированы на монументе на Арлингтонском кладбище. Однако она не продолжилась: необъяснимым образом основное уплотнение село на место и закрыло стык.
Часы подходили к отметке T+2 минуты, и перегрузки увеличились до 2,5 единицы
[121]. Невидимая рука вдавила меня в кресло. Я устремился вперед, отвел руку назад, потом опять потянулся вперед. Ветераны предупреждали нас, что управлять рукой во время перегрузок трудно, и мне показалось полезным попрактиковаться на тот случай, если позднее возникнет аварийная ситуация и понадобится дотянуться до какого-нибудь тумблера.
– Ты видел это? – Вопрос Хэнка сразу напомнил мне о просьбе Джуди не использовать формулировок со словом «это». Нет нужды говорить, что я сразу насторожился.
Майк ответил:
– Да, такое впечатление, что от бака отваливается пена.
Майк и Хэнк продолжили короткую дискуссию о частицах, которые проносились мимо окон, время от времени ударяя по ним. В их голосе не было тревоги, и я быстро забыл об этих комментариях. Теплоизолирующая пена на внешнем баке была настолько легкой, что я не представлял, как она может повредить какую-либо часть системы. Пройдет 19 лет, и кусок пеноизоляции размером с портфель, сорвавшийся с внешнего бака, обречет «Колумбию» на смерть.
– PC менее 50, – прочел Хэнк сообщение на своем компьютере. Это означало, что давление в камере внутри ускорителя упало до величины менее 50 фунтов на квадратный дюйм, то есть 3,5 атмосферы. Громкий металлический удар, кабина содрогнулась, окна захлестнула вспышка пламени. Ускорители отделились от внешнего бака и, кувыркаясь, ушли назад, чтобы на парашютах опуститься в океан.
Внезапная потеря 2400 тонн тяги, сопровождаемая полной тишиной, стала для меня сюрпризом. Что с двигателями, все три тоже выключились? Я потянулся влево, посмотрел на индикаторы состояния двигателей и на протяжении нескольких ударов сердца ожидал увидеть их горящими смертельным красным светом. Однако индикаторы не горели, а радио молчало. Сердце выскочило из горла и забилось вновь. Наверно, я проспал то занятие во время подготовки, когда нам рассказывали об отделении ускорителей и о том, насколько тихо и гладко идет машина после этого. С нашей системой все было в порядке. «Дискавери» уже оставил большую часть атмосферы позади, и вокруг не было воздуха, мешающего полету или сотрясающего нас ударными волнами. Что же до двигателей, то они были настроены, как часы Rolex, продолжая выдавать свои 500 тонн тяги в 30 метрах от нас без малейшего шума, без пульсаций и вибрации. Полет стал столь же гладким, как ложь политика.
Индикаторы высоты и скорости перед Хэнком лезли вверх, а небо вокруг становилось все чернее. В окна проникал солнечный свет, и тем не менее небо совершенно почернело. Для меня это было первое настоящее ощущение космоса – то, чего я никогда не испытывал и не мог испытывать, будучи землянином: день и ночь одновременно, полдень и полночь в одно и то же время.
Начали открываться и закрываться разные «окна» аварийных сценариев.
«"Дискавери", у вас трансатлантическая посадка на двух двигателях». Мы набрали достаточную скорость и высоту, чтобы перелететь Атлантику и приземлиться в Сенегале, в Африке, если откажет один из двигателей. Этот маневр и назывался трансатлантической посадкой (Transatlantic Landing, TAL). NASA командировало в международный аэропорт Дакара астронавта, который смог бы помочь персоналу по управлению воздушным движением в случае, если мы объявим аварийную посадку. У него же были наши паспорта и визы. Мне так и представилось, как мы стоим у таможенного барьера в аэропорту Дакара, в летных костюмах, держа шлемы на сгибе локтя, а чиновник в феске и с акцентом спрашивает: «Есть что декларировать?» Это было то, что, как я надеялся, не случится никогда
{32}.
«"Дискавери", запрет возврата». Это закрылось окно возможностей для аварийного возвращения к месту старта (Return to Launch Site, RTLS). Теперь мы были слишком далеко от Флориды и двигались слишком быстро, чтобы можно было вернуться и приземлиться на полосе Центра Кеннеди. Если двигатель откажет, нам придется лететь вперед. Всех нас это устраивало. Никто не хотел возвращаться к месту старта. Это было неестественное с физической точки зрения действие. При выборе такого аварийного режима шаттл должен был совершить разворот по тангажу в виде обратной петли и таким образом взять курс в сторону Флориды. Однако потребовалось бы несколько минут, чтобы погасить нашу скорость в восточном направлении – несколько тысяч миль в час, – так что, по существу, мы летели бы над Атлантикой хвостом вперед. В итоге получился бы летательный аппарат массой в миллион фунтов на высоте в 50 миль и с нулевой скоростью! После этого мы начали бы медленно разгоняться в сторону нашей цели, Флориды, лежащей в 740 километрах от нас. Эксперты клялись, что это будет работать, и Майк и Хэнк отрабатывали процедуру RTLS на тренажере тысячи раз, но никому не хотелось первым испытать ее в полете.
