Обороняющаяся сторона несла большие потери, чем атаковавшие ее с марша опытные немецкие солдаты.
Оставалось только одно – вбросить на чашу весов свой последний козырь. «И быстрее, быстрее, Юрка», – завопил внутренний голос моего близкого к полному отчаянью существа. Я, сорвавшись с места, бросился к ходу сообщения, который вел прямо в окоп корректировщиков гаубичных артполков. Ворвавшись туда, я с ходу заорал:
– Связь с полками, быстро!
Затем, уже более спокойным голосом, приказал:
– Шестисотому артполку: огонь по скоплениям немцев у предмостных укреплений узла обороны; пятьсот девяностый работает по схеме Д – ведет контрбатарейный и отсечной огонь. Выполнять приказ!
Обращаясь к капитану, представляющему 590-й артполк, я продолжил:
– Нужно кровь из носу, пока нет фашистской авиации, достать немецкие самоходные гаубицы.
Понял, капитан? Непременно! А то они у нас всю кровь выпьют! Ты засек, откуда эти САУ ведут огонь?
– Так точно, выкладки сделаны, можно по ним работать!
– Тогда действуй! Давай, родной, давай быстрее!
Дождавшись залпов наших гаубиц, я направился обратно на НП: у артиллеристов отслеживать перипетии боя было совершенно невозможно – стереотрубы были заняты корректировщиками, а из бинокля неудобно – слишком глубокий окоп.
Ворвавшись на НП, я остолбенел – и тут стереотруба была занята… Прильнув к окуляру, у нее стоял Фролов. Ярость на этого негодяя, занявшего мое командирское место, мгновенно сменилась радостью – замполит жив, пускай и выглядит несколько помятым. А глянув в сторону радиста, продолжающего напрасные попытки соединиться с радиостанцией какого-нибудь КВ, я и вовсе обалдел: рядом с младшим сержантом стоял Сергей – радист из моей бывшей бригады. Рядом с ним, на заботливо постеленной плащ-палатке располагалась уже готовая к работе радиостанция АК.
Сразу отрывать Фролова от стереотрубы я не стал, в первую очередь обратился к бригадному радисту:
– Сержант, теперь ты попробуй по своей рации соединиться с танками.
Сергей, вытягиваясь передо мной, ответил:
– Да пробовал уже, товарищ генерал, ничего не выходит: рации у танков слабенькие, антенны никакие, да еще условия местности не позволяют установить с ними связь.
– Да… Тогда соединяйся с первым дивизионом 681-го артполка, а потом со штабом.
Отдав это приказание, я подошел к своему рабочему месту, к тому времени Фролов уже отстранился от стереотрубы и теперь смотрел на меня печальными глазами. Я не стал у него спрашивать, почему он задержался и из какой ситуации так удачно ему удалось выбраться (по состоянию формы можно было догадаться, что ситуация была весьма неординарная), а просто сказал:
– Ну что, Алексеич, видел, что там творится, как немчура-то прет? Им словно задницу скипидаром намазали – без всякой подготовки, прямо с марша на нас кинулись!
У моего комиссара мозг, видимо, не воспринимал очевидной истины, что нас атакуют бойцы-сверхпрофессионалы – грамотные и смелые. А их командирам и вовсе за организацию такой атаки нужно ставить высшую оценку: так четко организовать взаимодействие всех родов войск – уму непостижимо! Это надо уметь. Вывод – плохо мы работали, недостаточно подготовили наших солдат и командиров к бою с такими солдатами. Только себя нужно винить за неумение воевать. Вон, даже не успели воспользоваться трофейными минометами – похерили из-за своей нерасторопности такую мощь. Но куда там – психика замполита была отравлена политическими лозунгами, что Рабоче-крестьянская Красная армия самая сильная; что сознательный пролетарий в любой стычке победит всех наймитов империалистов; что ошибки командиров Красной армии могут привести только к временным трудностям. Вот следуя подобной логике мышления, он меня и спросил:
– Филиппыч, а почему ты раньше не приказал артполкам РГК открыть заградительный огонь? Немцы бы тогда даже позиций штабной батареи не преодолели!
– Эх, комиссар!.. Если бы да кабы! Немцы, они хитрые – специально маневрировали своими легкими танками перед позициями штабной батареи. Ждали, сволочи, что мы применим артиллерию больших калибров. А потом прилетели «юнкерсы». Если бы мы тогда сделали хоть один залп, сейчас остались бы без пушек, а немцы все равно бы уничтожили штабную батарею и вкопанные танки. Сейчас артиллерийский удар оправдан: во-первых, немецкие самолеты, отбомбившись, недавно улетели, а следующая их партия налетит не раньше чем минут через двадцать; во-вторых, они втянулись в лесной коридор – немецких танков стало больше, а пространства для маневра меньше. Теперь есть вариант, что близкий взрыв 152-миллиметрового снаряда зацепит немецкий танк или группирующуюся перед позициями 681-го артполка пехоту противника. Ладно, комиссар, теперь давай я посмотрю, что творится на поле боя – какой эффект от залпов 152-миллиметровых гаубиц.
А эффект от нашего артиллерийского огня, несомненно, был. Чадящих немецких танков заметно прибавилось, да и САУ примолкли; до этого времени их снаряды буквально рвали глубину обороны 681-го артполка, да и около вкопанных танков часто возникали султаны разрывов крупнокалиберных снарядов. Однако атака немцев продолжалась; а я так надеялся, что введя в бой свой последний козырь, заставлю врага успокоиться и отойти, чтобы перегруппироваться. Но это были только мои мечты – в реальности же эти гады действовали по своим правилам и канонам.
Сергей установил связь с первым дивизионом, в порядки которого немцы больше всего и вклинились. Именно на позициях одной из его противотанковых пушек я недавно и наблюдал ту драму, когда красноармеец пожертвовал собой, чтобы остановить немецкий танк. Жизнью-то он пожертвовал, да вот только танк тот все же уцелел. У рации оказался не командир дивизиона, а комиссар полка Шапиро. Командир дивизиона погиб практически в самом начале боя от взрыва гаубичного снаряда. Комиссар полка, находившийся в тот момент в подразделении, принял командование дивизионом на себя. Выяснив это, я тут же начал кричать в микрофон:
– Шапиро, мать твою, какого хрена бойцы дивизиона выскакивают из окопов? Что, мля, мало я им пистонов вставлял? Знают же, тупицы, что нужно танки пропускать над собой и отсекать пехоту! Жопошники долбаные! Скажи бойцам – генерал страшно недоволен!
Негромкий голос Оси отрезвил меня, заставив сердце тревожно забиться, а сказал-то он всего несколько слов:
– Юра, некому уже говорить! Мы вчетвером тут в окопе остались, все остальные погибли; везде гитлеровцы, сейчас они и к нам нагрянут. На дивизион давили страшно, прости, но я ничего не мог сделать. Не люди на нас напали, а дьяволы в человеческом обличье – быстрые, как молния, и неуязвимые, как призраки. Кажется, все, попал, убил немца; ан нет, он, сука, жив. Да еще гранатами тебя закидывает.
Шапиро замолчал, а я попытался выяснить, какие силы захватили позиции дивизиона, держатся ли еще соседи и чем я могу помочь дивизиону. Не слушая меня, Шапиро все тем же тихим голосом (связь на удивление установилась отличная) продолжал:
