Мы были втроем, помощнички – Хайт, я и Леша Черный, композитор. И когда Леша с неуемным рвением позвал нас тащить какой-то тяжелый шкаф, Хайт, смеясь, сказал:
– Нет уж, это ты сам. Мы же с Лионом не композиторы, нам тексты Танича не нужны.
Вообще он очень интересно острил. Скажет шутку и сам смеется, радуясь, что получилось смешно.
Однако со сцены он шутил, не смеясь, а с улыбкой, прищуривая глаза.
Хайт тоже, как и жена его Люся, с удовольствием иногда рассказывал новости из «высшего света» о Максаковой, Кваше и Збарском.
Мне запомнилось, что после празднования Нового года в той компании Горин, выйдя наутро из туалета, сказал:
– Вот интересно, какие продукты ни ешь, хоть ананасы, а в результате все равно получается одно и то же.
Итак, на гастролях мы с Хайтом были вместе. Он в нашей компании проходил лучше всех. В кавказской поездке он попробовал впервые прочитать «Вороньи яйца». В Грузии в зале филармонии на 2500 человек просто рев стоял, тем более что герой рассказа – грузин.
Гена Хазанов переживал, поскольку номер был написан для него, а исполнял автор. Естественно, артист имел бы еще больший успех с таким текстом. У них, у Хайта с Геной, уже были сложные отношения. Оба самолюбивые, амбициозные, и это вечное противостояние автора и артиста… Как правило, артист не хочет делиться ни славой, ни деньгами. Вы, наверное, заметили, что почти ни один эстрадный артист не объявляет автора.
Райкин, когда выпускал спектакль, имел программку, в которой напечатаны были фамилии авторов. Понятно, что зрителям, во всяком случае, подавляющему большинству зрителей, до лампочки, кто там автор, но автору-то не до лампочки. Почему-то когда поют песни, то объявляют и поэта, и композитора, а юморист выходит и читает все как свое. Автор стоит, слушает и переживает: опять он в безымянной братской могиле.
Поэтому и появляются Задорновы и Жванецкие, которые читают не хуже артистов и ни с кем уже славу свою не делят и никому ее не отдают.
Перед тем как поехать по трем кавказским городам, мы жили в Каштаке под Сухуми – мы с Хайтом, Левенбук и наши жены. Жили прямо на берегу моря, в десяти шагах от воды. Наш хозяин, Зелимхан, потом был описан Фазилем Искандером в повести «Морской скорпион».
Днем мы с Хайтом ходили на гору за обедами – там одна женщина нам готовила. Подумать только, было время, когда пообедать было негде. Существовала одна закусочная, в которой есть было просто невозможно.
Мы поднимались в гору, и Хайт мне всегда что-нибудь рассказывал. И всегда интересно. А еще Арик, как его называли близкие, пел мне песни Джо Дассена. Жена его Люся в прошлом была переводчицей с французского. А у Хайта были просто уникальные языковые способности. Он свободно говорил по-английски. Пел по-французски. Перед тем как навсегда уехать в Германию, очень быстро выучил немецкий. Причем никогда ни на какие языковые курсы не ходил.
Самоучка. А кроме того, у него был абсолютный слух, он моментально запоминал новые мелодии и тут же точно воспроизводил их.
Вечерами в Каштаке мы сидели на кухне с Зелимханом, его женой Надей и их дочкой. Мы, естественно, шутили. Все, включая наших жен, хохотали. Я все время поражался тому, какие у Хайта крученые репризы. У меня шутки какие-то простые, а у него всегда с поворотом, со вторым смыслом.
Однако Хайт меня успокаивал:
– Ну, видишь, простые у тебя ходы, но они же смеются, значит, все нормально.
Аркаша мог пошутить довольно обидно.
Мы выступали в Тбилиси, и наши жены пошли в театр. Когда они возвращались в гостиницу по улице Руставели, за ними чуть не погоня была. Все мужчины обращали на них внимание, что-то вслед кричали.
Люся потом стала рассказывать:
– Аркаш, ты представляешь, они нас просто затерроризировали.
Аркаша перебил:
– Кого нас, ты-то куда??! Это все они на Ленку выставились.
И был не прав, поскольку Люся хоть и старше Лены была лет на пять, однако выглядела прекрасно. Маленькая такая, пикантная француженка.
Однажды в Киев мы взяли с собой Писаренкова. Альберт Писаренков в 70-е годы был, наверное, лучшим конферансье страны. Злобный, маленький, но очень остроумный человек.
Он возродил на эстраде жанр буриме. Долго тренировался в компаниях, прежде чем вышел на сцену.
Причем делал буриме не просто как Писаренков, а три варианта. Один под Вознесенского, один под Евтушенко, один под Маяковского.
В Киеве Писаренков насел на меня: поговори с Хайтом, чтобы он написал мне программу. А надо сказать, что Хайт про этого Писаренкова слышать не хотел. Они с Левенбуком в свое время сделали целую программу на троих – Петросяну, Шимелову и Писаренкову. Программа шла с большим успехом. Но артисты перессорились, и она была закрыта. Хайт потерял деньги, и теперь его писать для Писаренкова заставить было трудно.
Но он ко мне в то время относился очень хорошо, и мне все-таки удалось его уговорить. Назвали это представление «В гостях у конферансье». Центром его был Писаренков, он приглашал певцов, артистов оригинальных жанров, а сам делал конферансные интермедии. Вот их мы и писали. Но это были не служебные интермедии, а именно концертные номера.
У меня было много соавторов, но такого, как Хайт, не было никогда. Практически он диктовал, а я записывал. Силы были настолько неравными, что я потом старался дома что-то добавить к уже надиктованному Хайтом. И взял на себя всю организационную часть. Хайт как-то очень здорово находил прием номера. Так точно, что потом полурепризы, попадая в фокус, становились репризами. Писали мы это все в 75-м году, а в начале 76-го года состоялась премьера. Перед премьерой, когда надо было работать по выпуску (собственно, работать надо было Писаренкову), я поехал на гастроли. У меня очень болела мать, и я, понимая, что скоро не смогу никуда уезжать, старался заработать побольше денег. Писаренков жутко обиделся на меня за то, что я уехал. Однако спектакль выпустили. Премьера состоялась в киноконцертном зале «Варшава». Зал был битком. Почти все прошло хорошо. А подсадкой для номера «Итальянская трагедия» был ныне известный телеведущий Дима Крылов. Он с Писаренковым учился в ГИТИСе и вышел на сцену как бы из публики и подыграл замечательно. Все вроде было хорошо. Мы уже считали авторские. А они с такого зала, как «Варшава», были немаленькие. Однако буквально после трех представлений Писаренков подал на отъезд в Израиль. И никаких авторских от его концертов мы не получили. Сразу после подачи он попал в отказ и вынужден был уйти из Москонцерта. А сейчас живет в Америке и работает страховым агентом.
Считая себя виноватым, поскольку именно я соблазнил Хайта этой работой, я стал рассылать артистам тексты нашего представления. А поскольку тексты были хорошие, то очень многие конферансье их исполняли, так что, думаю, мы от этого только выгадали.
Хазанов, конечно, ревновал. Он хотел, чтобы Хайт писал ему одному, но Хайт писал кому хотел.
