– Что это такое?! Что это ты показываешь ей палец?! Дурной тон!
Однако когда мы в 1979 году осенью встретились в санатории «Актер» под Сочи, Ольга Михайловна сказала:
– Я помню, это вы мне на лестнице показали большой палец.
Именно это она и запомнила. Несколько раз я её развлекал, рассказывал какие-то байки, и постепенно мы подружились. Как-то совсем незаметно она мне стала близким человеком. Женщина она смешливая, и мне очень нравилось смешить её.
Гафт, с которым она была до этого в ссоре, стал за ней ухаживать и однажды у меня на глазах поцеловал её так, что я расстроился. Но она меня успокоила:
– Я, Лёня, артистов не люблю. И как на мужчин на них не смотрю.
Мы с Гафтом все время её веселили. Именно тогда на пляже я записал все его эпиграммы. Потом в Москве напечатал их на машинке и один экземпляр отдал моей знакомой, Тате Земцовой. Гафт потом долго пенял мне за то, что я обнародовал его творчество. Однако по рукам ходил совсем другой экземпляр.
Мы с Гафтом потом ездили выступать в Калугу, и для этого выступления он специально написал несколько эпиграмм, в том числе на Доронину и Козакова, а начало эпиграммы на Козакова через много лет я даже напомнил Гафту, забывшему собственное творение:
Стихами лепит, как из пушки,
Несчастный Блок, пропащий Пушкин.
Гафт выслушал, ему понравилось, он сказал: «Надо запомнить».
Но вернемся в «Актер». Однажды мы сидели на пляже в кафе и затеяли такую игру – писать письмо Ольге Яковлевой: одну фразу Гафт, другую – я.
Он написал первую фразу, кажется, так: «Дорогая Ольга Михайловна», и загнул листок. Вторая была моя: «Если бы напротив меня не сидел этот придурок Гафт».
Все увидели мою фразу и начали хохотать.
Гафт тоже успел прочитать и сказал, смеясь:
– Все, с тобой в эту игру я не играю.
Там же в «Актере» случилась со мной пренеприятная история. Меня попросили выступить. А в санатории тогда отдыхал «Современник» в полном составе и ансамбль Моисеева, и кого только не было!
До этого мы с Костей Райкиным ездили в молодежный лагерь «Спутник» и очень хорошо там выступали, а тут перед всеми этими актерами я так заволновался, что у меня пересохло во рту и я еле-еле дотянул до конца свое выступление. Успех был минимальный. Конечно, мои простые тексты были не для этой отборной актерской публики. Короче, я провалился и очень это переживал. Главное, обидно: год назад, в октябре, я тоже здесь выступал. И выступил замечательно. Весь зал долго скандировал, после концерта я стал любимцем публики. Все со мной заговаривали… Правда, тогда там почти не было актеров, были работники торговли, врачи, ювелиры, в общем, те, кто, переплатив, достали туда путевки. Даже ходила такая шутка. Один гинеколог говорит другому:
– Интересно, как сюда попал Товстоногов?
Яковлева пошла со мной гулять, старалась меня успокоить. Мы немного погуляли, успокоиться я не мог, ушел от неё в свой номер, лег и затосковал.
На другой день стыдно было появляться на глаза окружающим, но как-то потихонечку вроде забылось, и продолжалась веселая курортная жизнь.
Мы с Гафтом «показывали» друг друга. Я продолжал записывать за ним эпиграммы, а тут вдруг приехал в «Актер» Высоцкий. На пляже все потихонечку перекочевали поближе к тому месту, где он сидел.
Пока не было Высоцкого, все центрили, когда он появился, стало ясно, кто в центре внимания.
Высоцкий из всего женского состава отдыхающих остановил свой выбор на Ире Пуртовой – танцовщице из ансамбля Моисеева. Красивая девушка с простым лицом и большой грудью.
Детство и моё, и Высоцкого прошло приблизительно рядом, он жил где-то на Мещанской, я в Ростокине, и по времени тоже – приблизительно конец 40-х.
Вот тогда в наших хулиганских послевоенных дворах такие девушки были королевами. Так оно на всю жизнь и осталось. Так и нравятся эти простые лица и все остальное.
На второй день Высоцкого обокрали. Забрались в его номер на втором этаже и украли джинсовую куртку с ключами от машины и документами.
Приехала на «газике» милиция. Милиционер говорил, что для них это дело чести – найти украденное.
Не помню уже, спасли они свою честь или нет. Пробыв всего три дня, Высоцкий уехал. А мы продолжали отдыхать дальше.
Зная, что Гафт с Яковлевой разругались на «Отелло», я спросил у каждого из них, как это произошло.
Яковлева рассказывала так:
– Знаешь, Леня, Эфрос ведь все расписывает, как в балете, кто куда идет и когда, а Валя пошел не туда, куда положено по мизансцене. Я ему тихо так говорю: «Валя, ты же не туда идешь». А он обиделся.
Валентин Иосифович рассказывал совсем иначе:
– Я, понимаешь, что-то там не так сделал, так она рот открыла, и такой мат пошел! Ну, я и ушел.
Вот два взгляда на один и тот же эпизод. Гафт жил в номере напротив Яковлевой и однажды сказал:
– Слушай, я всю ночь через открытую дверь следил за её номером: когда ты к ней приходишь – никак заметить не могу.
– А я и не прихожу.
Я действительно к ней не приходил.
Когда мы возвратились в Москву, дружба наша продолжалась. Я стал ходить на репетиции Эфроса в театр на Малой Бронной.
Репетиции были замечательные. Ставили «Мертвые души». Играли Яковлева, Волков, Каневский – все лучшие артисты. Я считал, что инсценировка, сделанная Балясным, убивала Гоголя, но репетиции были прекрасны. То и дело Эфрос выскакивал на сцену и показывал актерам, как надо играть. И показывал просто здорово.
После премьеры мы все это отметили, и я помню, как Эфрос все время задирал за столом Дунаева, главного режиссера.
Этот симпатичный человек говорил:
– Искусство от неискусства отличается чуть-чуть.
– Кто вам это сказал? – налетал на него Эфрос. Хотя фраза была хрестоматийная.
И так все время он нападал на бедного Дунаева. Это, конечно, был парадокс нашего времени. Гениальный Эфрос – просто режиссер, а середнячок Дунаев – главный. Но что поделаешь, Дунаев был благонадежный, а Эфрос не в русле социалистического реализма.
В театре время от времени давали заказы. Продукты самые простые – масло, сыр, курица, сервелат, но тогда они были в дефиците, и Ольга Михайловна брала заказы и для меня. А я всюду возил её на своей машине, что было удобно ей и интересно мне. Она для меня была каким-то нереальным человеком. Человеком другого мира. Наверное, меня можно было назвать её поклонником. Я ходил на её спектакли, преподносил цветы на сцену и вообще считал её лучшей артисткой в мире.
Она действительно играла прекрасно. Вот она точно была за четвертой стеной. Не видела зала и зрителей. Яковлева всегда находилась там, в той жизни, которую придумали драматург и режиссер.
