– Говорил.
– Так оно и вышло. Теперь всё пересеивать надо. Вернулись в деревню или посёлок. Хотелось есть.
В столовой никого не было. Пошли домой к поварихе. Она открыла столовую и налила нам супа из котла, а также положила в железные миски кашу с тушенкой.
Всё съели, да ещё и миски хлебом вычистили.
– А склад-то у вас есть? – поинтересовался я.
– Есть, – согласилась повариха.
– А чего там есть?
– А что председатель выпишет, то и есть.
– А баранина есть? – не унимался я.
– Ну, ежели председатель выпишет, значит, есть. Вечером у нас в «лаблатории» уже был свет, правда, занавесок на окнах не было, так что мы просматривались отовсюду.
Утром шли по улице. Я вспомнил про карпов в прудах.
Спросил у прохожего:
– А пруд-то у вас есть?
– Да, вон, – сказал он, и показал на ручей.
На ручье была плотина. Вода была грязная, темная. Вопрос о карпах отпал сам собой.
– А карпы-то здесь есть? – не удержался я.
– Да вон там ещё пруд был, но его спустили. Там деревня была, – показал он на голое место.
– Как – деревня?
– Как-как, сядь да покак, – сказал мужик – Деревня была семьдесят дворов, а как объединили в колхозы, так деревня и вымерла. Тому уж лет двадцать.
Вот такая жизня наша, – сказал мужик и пошел себе в валенках посреди лета.
Поискав снова молока и овощей, вернулись в столовую.
Овощей никто не продавал, потому что самим мало. А коров почти ни у кого не было, потому что кормов нет.
Поели опять супа. Вернулись в «лаблаторию», а тут нас уже и конюх нашел:
– Велено на лошади прокатить.
Конюх вывел из конюшни шикарного коня. Запряг его в ландо, и покатили по аллее вдоль свекловичных полей.
Конь нёс ландо легко и быстро. Лена моя впервые ехала на лошади, поэтому очень боялась, что ландо перевернётся. Но неприятности ждали её совсем с другой стороны.
Конь вдруг приподнял хвост, и, не замедляя хода, стал сыпать на дорогу большие зелёные котяки. Запахло естественными удобрениями.
– Всё, – сказала жена, – больше не могу. Давай уезжать.
– А деревня? – тихо сказал я.
– Нет здесь никакой деревни.
Действительно, никакой деревни не было. Поселок городского типа, под Москвой, но ещё и грязный.
Доехали до карьера. Сели на берегу. Тут же появился автомобиль. Из него вылезло пьяное начальство, искупалось в семейных трусах, ещё выпило и удалилось.
Пора было ехать назад, что и сделали.
И что интересно, пока конь пасся, он ничего себе не позволял. А как только поехали, он снова начал удобрять дорогу.
Может, у него рефлекс, а может, таким способом он выражал презрение к горожанам.
Вечером, в гостях у председателя, я решился. Я долго говорил ему, как мы его уважаем и какой он замечательный человек. Но хорошо бы нам куда-нибудь поехать, где можно и поесть, и искупаться.
– Верно, – поддержала нас жена Виктора Михайловича, – отвези их на турбазу.
Мы с ним выпили, и он рассказал, что и в Москву в министерство его звали, а он из своего колхоза уезжать не хочет. Действительно, любит свою деревню, действительно, фанат своего дела.
– У меня, – сказал он, – каждый третий будет машину иметь.
И я ему верю.
– Только вот деревни уже не будет, – сказал я.
– Да, той, которая была, с лесом, рекой, с огородом своим, не будет, а будет другая – с сахарным заводом, с «Жигулями», парком машин. Я сейчас уже полгорода снабжаю. Всё куда идёт? В центр. Нам хрен чего оставляют.
– Но ведь даже овощей в вашей деревне нет.
– Нет – и не надо. Парники построю, оранжереи, цветами город снабжать будем. Канализацию проведём. Паровое отопление. Приезжайте к нам через десять лет.
– Где-то я эти слова уже слышал, – засмеялся я.
– Хороший ты парень, – сказал Виктор Михайлович. – Давай я тебя на турбазу отвезу. Одни будете, еды завезу. Наша, эма, турбаза, мы туда начальство из Москвы возим.
Наутро на «газике» отвезли нас в районный центр к директору завода.
Директор, молодой, шустрый парень, год стажировался в Лондоне, посмотрел на меня хитрым взглядом и сказал:
– Ну, вы уже поняли, что не туда попали? Я вашему Виктору Михайловичу сразу сказал – давай к нам на турбазу. Только учтите – удобств никаких. Печь на улице, что сварите, то и съедите.
Поехали. Часа через два приехали в лес на турбазу. Домик человек на десять. Мы вдвоем. В соседнем доме какие-то две женщины. Они вышли нам навстречу. Увидев нас, не поздоровались и ушли. Потом одна из них вышла и спросила у шофера:
– А шо, директор, не приехал, што ли?
– Я из колхоза, – сказал шофер.
– Скажи директору, если кумыс не привезут, ни один из них, гадов, из Москвы в жизни не уедет с Павелецкого вокзала.
Оказалось, что она кассирша с Павелецкого вокзала. Она достает местному начальству билеты на поезд. За это она здесь живет в домике для начальства. Ей обещали привозить ежедневно кумыс, но вот уже неделю ничего не везут.
Физкультурник Володя показал нам две комнаты. Одна была 4x5. Четыре койки вдоль одной стены и пять вдоль другой.
Мы выбрали вторую, там было всего четыре койки.
Володя взял нашу баранину, которой снабдил нас Виктор Михайлович, и стал варить, разведя огонь в огромной печи.
Сидели, ели суп из баранины. На огонёк пришел лесник, сидел с нами, тоже ужинал. Билетерша, с другого конца стола кидая свирепые взгляды, молча поедала свою картошку, время от времени приговаривая:
– Попляшут они у меня все.
Язва без кумыса, по всей видимости, обострилась и выходила озлоблением.
Лесник жаловался на жизнь, он написал письмо в правительство о том, что губят лес, и вот уже полгода ждал ответа.
Пошли спать.
Жильбер Беко говорил: «Мы в детстве жили на юге Франции. Там такое яркое солнце, что даже наша бедность была привлекательна».
Утром светило яркое солнце. Покой и тишина. Я накопал червей, пошёл ловить рыбу в реке Медведице. Река текла в густых зарослях. От воды шел туман. Я стал ловить на пляже. Часа через два прибежали дети и стали купаться. Я полазил ещё для приличия по зарослям, поймал четыре мелких рыбёшки и пошел купаться. И тут я увидел рыбака, плывущего в лодке против течения, а в лодке у него четыре крупных рыбины.
– Вот это да! – не выдержал я. – Неужели здесь?
