Я не пью, а здесь никто и не настаивает.
Не пьешь – и не пей.
У меня приятель в Москве. Вид у него хулиганский, хотя он и пьесы пишет, а лицо – ну просто бандюган. И голос сиплый. К нему в бане алкаш пристал:
– Давай выпьем.
– Я не пью.
А он действительно давно завязал. А алкаш не отстает:
– Давай скинемся на двоих.
– Да не пью я.
– Ну, давай на троих.
– Пойми, – говорит приятель, – я не пью.
– Ну, хорошо, – говорит алкаш, – давай я возьму, ты в другой раз отдашь.
– Слушай, говорю же тебе, я не пью. Алкаш рассвирепел и сказал:
– Не пью. Ты на себя в зеркало посмотри. С такой рожей да не пить – застрелиться надо. Не пьет он!
Так и не выпили, но чуть не подрались.
Пришли мы с Мочаловым домой. Обедали. А кто-то ещё за окном камеру доклеивал и колесо собирал. А мы после обеда на мосту сидели. Мост – это такие сени. Дом состоит из кухни с печью и полатями. А в печи ещё люк такой есть. В него влезаешь и там, внутри печи, моешься после протопки. Комната разгорожена на две. При входе в дом этот самый мост. Что-то вроде сеней. Там прохладно, и продукты стоят, и в погребе тоже стоят, а справа в избе двор – пристройка, в ней обычно живет скот. А здесь, в мочаловском доме, просто сарай, да ещё и с туалетом, в который надо подниматься по лестнице. С моста ещё есть одна дверь в кладовую, которая называется сельник.
В этом сельнике с 1913 года складывались разные вещи. Здесь, в сельнике, и нашел Мочалов горшок с серебряными монетами. Коронационные монеты, начиная чуть ли не с Петра Первого. И штук двести николаевских рублей и полтиников.
Рубли были им сданы как серебряный металлолом, а коллекционные монеты Мочалов продал по дешевке любителям старины.
И из всего этого вместе взятого получилась шуба для жены Гали.
Сил у меня уже не было никаких, когда пришла соседка Вера спрашивать, не поедем ли мы в Калинин, а то у неё зуб болит. В Калинин мы не поедем, но можем поехать в Киверичи, там больница. Верка – соседка. Здесь все соседи, но эта Вера, кажется, близка Мочалову как подруга юности. Она мне показалась удивительно красивой. Куртка голубая, брюки эластик, голубые, резиновые сапоги – голубые. И глаза тоже голубые. И все это на фоне березовой кладки.
Я наконец-то, глянув на Верку, понял, как встречаться только с красивыми девушками. Просто надо всех девушек, с которыми встречаешься, считать красивыми.
Ушла Верка, сказав, что подумает. В тот день много народу приходило и спрашивало, не поедем ли мы в Калинин. Я даже бумажку на калитке повесил, где написал «В Калинин не поедем».
Сил не было никаких. Встал в 6 утра. Пять часов за рулем. Авария, ремонт, баня.
Но Мочалов неутомимый. Сказал:
– Идём в кино.
И вот мы идем в кино. Клуб – двухэтажный дом: сверху библиотека, внизу кинотеатр.
Бархатов – директор клуба, на полставки киномеханик, на четверть ставки – кассир, на одну восьмую – контролер, все остальное на общественных началах.
Бархатову сорок лет. Он раньше механиком работал. Ездил каждый день в райцентр, а потом мать заболела. Ему сказали – давай на год в директора клуба, вот он уже 6 лет и директор.
– Сегодня детский фильм – «Мальчик и океан», – говорит Бархатов, – видишь, на двухсериный никто не идет, пустил детский.
– А какой двухсерийный? – спрашиваю я.
– Земля какая-то обетованная.
– Хороший фильм, польский, режиссер Анжей Вайда.
– Да не идут. «Ну, погоди!» пущу – идут.
Подошли брательники без мотоциклов:
– Давай Москву, которая слезам не верит.
– Давай. Откуда я вам дам? Мне что по маршруту пустят, то и даю.
Ещё человека три подошли.
Один начал рассказывать, как он в Калинине в зоне работает шофером:
– Он мне говорит – останься часа на полтора, а мы же кореша, я даю, а он накладывает, я туда-сюда, я что, отвез, а он не успеет, а мне что, больше всех надо? Все равно столько же, порядок такой, я туда съездил, оттуда вернулся, наряды туда отдал. Толку никакого. Но он-то – кореш. Да я своё все равно возьму…
И так далее. И главное, что ему-то всё понятно.
Взяли мы два билета по 20 копеек.
Пошли в кинобудку, потому что Мочалов с собой принес ремонтников угощать.
Бархатов запустил «Мальчика с океаном», принял полстакана и сказал:
– Каждое утро думаю, зачем пью, ну его, думаю, больше не буду, а вечером приходят – и опять. А каждое утро снова говорю – зачем пью?
Стакан пошел по кругу. И Бархатов заметил: если стакан здесь, значит, все в кино. А если нет стакана здесь, то и в кино почти никого.
– Ну, мы пойдём, поглядим на океан.
– А идите, – смеется Бархатов, – все равно там сидеть не на чем.
– Как не на чем, были же стулья?
– А все поломали. – И мне объяснил: – Если деньги есть, то фондов нет, а фонды есть – денег нет.
Вошли в зал величиной метров 40 квадратных, рядов восемь, холод, и половина стульев поломаны.
– И чтоб не курить там, – напутствовал нас Бархатов. – Вы мне помогать должны, – и смеется, все время смеется. Смешливый такой.
В общем, посмотрели кино. К концу сеанса Галя пришла, жена Мочалова. Сдвинули стулья. Танцы начались. Под пластинку «Чингисхана». И под лозунгом «СССР – оплот мира». Топтались пять девушек.
Мочалов тоже рвался танцевать. Но жена Галя не пускала.
У входа курили кавалеры.
На сцену вышла собака. Грустно глядела на танцующих. Потом пришла другая собака и стала махать хвостом в такт музыке. Собака со сцены подошла к подруге, и они стали прыгать на танцующих, радостно повизгивая.
Мочалов рвался в бой, жена Галя стыдила:
– Завтра матери твоей скажут, что ты, старый дурак, в клубе прыгал козлом.
Собаки попали в такт с танцующими и тоже принялись прыгать, якобы танцуя.
Танец кончился, девушки пошли к стульям, а мы пошли домой, утащив упирающегося Мочалова.
Он не успокаивался и сказал:
– Тогда пойдём на реку, постоим на мосту.
Мы ему отказали и пошли спать. Ему тоже пришлось идти с нами, потому что Мочалов свою жену слушается.
В понедельник с утра сумрачно, давление низкое и хочется спать. Мочалов с Галей и Кирой пошли в лес за грибами. Мочалов болен грибами хронически и неизлечимо. Он если видит, как кто-то идет с грибами, обязательно остановит и долго выспрашивает, где собрал и сколько в каком месте.
