Лукас, усмехнувшись, коснулся ее голого колена.
– В таком случае, я могу предположить, что ты этого хотела. И сейчас хочешь.
Ханна облизнула губы. В животе, казалось, порхали тысячи бабочек, которых она видела в Музее естественной истории
[96] несколько лет назад. Когда Лукас коснулся внутреннего сгиба ее локтя, исколотого иглами капельниц, Ханна подумала, что сейчас растает. Опустив голову, она тихо застонала.
– Лукас… я просто не знаю.
Он отстранился от нее.
– Чего не знаешь?
– Просто я… то есть… Мона…
Она беспомощно развела руками. Обругала себя, что двух слов связать не может, хотя, по большому счету, она и сама не понимала, что пытается сказать.
Лукас вскинул брови.
– Что Мона?
Ханна взяла мягкую игрушку-собаку, которую отец принес ей в больницу. По идее, это был Корнелий Максимиллиан – персонаж, которого они придумали, когда Ханна была младше.
– Просто мы снова стали подругами, – тихо произнесла она, надеясь, что Лукас все поймет без лишних объяснений.
Лукас откинулся на спинку дивана.
– Ханна… по-моему, тебе следует быть осторожнее с Моной.
Ханна уронила на колени Корнелия Максимиллиана.
– Это ты о чем?
– Просто… мне кажется, она не желает тебе добра.
Ханна оторопела.
– Мона не отходила от меня, пока я лежала в больнице! И знаешь что? Если ты намекаешь на нашу с ней ссору на моем дне рождения, то она мне об этом рассказала. И я зла на нее не держу. Все нормально.
Лукас внимательно посмотрел на Ханну.
– Нормально?
– Да, – отрезала она.
– Значит… ты простила ей то, что она тебе устроила? – изумился Лукас.
Ханна отвела взгляд. Вчера, после того, как они обсудили «Э», провели собеседование с мужчинами-моделями и девушки ушли, в том же шкафчике, где мама хранила праздничный фарфор, Ханна нашла бутылку «Столичной» со вкусом ванили. Они с Моной спрятались в ее комнату, поставили фильм «Спеши любить»
[97] и стали играть в игру с выпиванием на тему Мэнди Мур
[98]. Всякий раз, когда Мэнди казалась им толстой, они выпивали. Мэнди надувала губы – они выпивали. Мэнди говорила, как робот – они выпивали. О сообщении, которое «Э» прислал Моне – о том, где упоминалась ссора, – девушки даже не говорили. Ханна пребывала в уверенности, что они с Моной повздорили из-за какой-то ерунды: например, не сошлись во мнении насчет фотографий с вечеринки или умственных способностей Джастина Тимберлейка. Мона всегда утверждала, что он идиот, а Ханна каждый раз возражала.
Лукас гневно прищурился.
– Значит, она тебе не рассказала?
Ханна с силой выдохнула через нос.
– Это неважно, ясно?
– Ясно. – Лукас выставил ладони, давая понять, что тема закрыта.
– Ладно.
Ханна горделиво расправила плечи. Но стоило ей закрыть глаза, она снова представляла, как сидит в «приусе». На здании планетария у нее за спиной развевался флаг. Глаза обжигали слезы. Что-то – может быть, ее «Блэкберри» – пикнуло на дне сумки. Ханна пыталась вспомнить другие подробности, но они ускользали.
Она чувствовала тепло, исходившее от тела Лукаса – он сидел так близко. От него не пахло ни одеколоном, ни дорогим дезодорантом, никакими другими чудными парфюмерными средствами, которыми обычно обрызгивают себя парни. Она ощущала лишь запах его кожи и зубной пасты. Если б только они жили в таком мире, где она могла бы иметь и то, и другое – и Лукаса, и Мону. Но Ханна понимала, что это невозможно, если она хочет оставаться такой, какая она есть.
Она взяла Лукаса за руку. К горлу подступали рыдания. Почему? Она не смогла бы объяснить. По каким-то не понятным ей причинам. Собираясь поцеловать Лукаса, она снова попыталась выудить из памяти подробности того вечера, когда с ней произошел несчастный случай. Но, как обычно, не вспомнила ничего.
24. Спенсер идет на гильотину
В пятницу утром Спенсер вошла в ресторан «Дэниэл» на 65-й улице, между Мэдисон-авеню и Парк-авеню, – в тихом опрятном квартале между Средним Манхэттеном и Верхним Ист-Сайдом. Она будто попала в фильм «Мария-Антуанетта»
[99]. Облицованные резным мрамором стены, напоминающие сливочный белый шоколад. Колыхающиеся роскошные темно-красные шторы. Кадки с фигурно подстриженными растениями у входа в центральный зал. Спенсер решила, что она точно так же оформит свой дом, когда заработает миллионы.
Следом за ней шла вся ее семья, в том числе Мелисса с Йеном.
– Все свои записи и конспекты взяла? – тихо спросила мама.
Она теребила пуговицу на розовом пиджаке от Chanel в мелкую ломаную клетку – нарядилась так, будто это ее пригласили на собеседование. Спенсер кивнула. Она не только их взяла, но еще и скомпоновала в алфавитном порядке.
В животе крутило, и Спенсер старалась не прислушиваться к своим ощущениям, но запахи яичницы и трюфелевого масла, сочившиеся из обеденного зала, лишь усиливали тошноту. Над стойкой хостесс ресторана, встречающей посетителей, висела табличка: «РЕГИСТРАЦИЯ УЧАСТНИКОВ КОНКУРСА «ЗОЛОТАЯ ОРХИДЕЯ», ПРИГЛАШЕННЫХ НА СОБЕСЕДОВАНИЕ».
– Спенсер Хастингс, – представилась она девушке, которая вела запись.
С облаком сияющих волос та чем-то напоминала Паркер Поузи
[100]. Девушка нашла Спенсер в списке и с улыбкой вручила ей ламинированный бейджик.
– У вас шестой столик, – сказала она, махнув в сторону обеденного зала.
Спенсер увидела снующих официантов, огромные цветочные композиции и несколько взрослых с чашками кофе в руках, о чем-то переговаривающихся.
– Мы пригласим вас, когда будем готовы, – заверила ее девушка-регистратор.
