Рисунки весенне-летних нарядов.
Правое платье решено в русском крестьянском вкусе
«Женский журнал», 1929.
Архив О. А. Хорошиловой
Рисунки летних ансамблей
«Женский журнал», 1927.
Архив О. А. Хорошиловой
Все еще работали мюзик-холлы, дансинги, бары. Еще жарили фокстрот и «ту степь», хотя не так задорно и шумно – сказались новые ограничительные законы 1923–1924 годов. «Вечорки», «кинишка», «танцульки» – этими модными словечками сыпали в середине двадцатых не только нэпманы. Их полюбили комсомольцы, молодая гвардия стареющих ленинцев. Рабочие юноши и стриженые «девчата» все реже заходили в читальни и все меньше времени посвящали трудам великих кормчих октября. Они шли развлекаться в клубы – не комсомольские, не театральные, а самые настоящие – прожженные, джазовые, ночные. «Рабочий огонек» потускнел, и в глазах вспыхивали нездоровые искорки беспричинного буржуазного веселья. В середине двадцатых молодежь начала забывать о своем великом предназначении. Она научилась не стесняться зеркал, ловко прихорашивалась и пудрилась, думала о вещах и выдумывала вещи.
Пара рабочих, одетых «под нэпманов»
Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Среди рабочих были те, кто хотел и мог одеваться лучше. Такие готовы были голодать ради твидового костюма или новой клетчатой кепки-«нэпманки». Рупор комсомола журнал «Смена» рапортовал о злостных нарушениях большевистской этики заводским молодняком. «Появился какой-то ложный стыд за плохую или простую, не модную одежду. У всех стремление быть одетым не только прилично, но так, как одеваются в городе, в центре. Однажды на вопрос “почему вы не пойдете в 1-е Госкино посмотреть “Броненосец Потемкин”, парни ответили: “Ехать в город, в кино, значит, надо быть одетым не хуже других. Там, небось, все шикарно разодеты…” Среди девчат увлечение одеждой тоже переходит границы. Одалживают друг у друга платья, чтобы пойти на вечору и т. д. “Хоть в чужом, зато в моде”»1.
Красивый костюм, щегольские брюки, кепки или ботинки, конечно, вызывали во многих традиционно русское, неискоренимое никакими политическими строями, всепобеждающее чувство острейшей зависти. О фертах, их нарядах и манерах летели в комсомольские ячейки доносы, написанные вкусно, живо, от всего сердца (их замечательно копировал Зощенко). Но и кляузники, и редакторы, публиковавшие их простосердечные сочинения, признавали силовой эффект английских кепи и до блеска начищенных ботинок. «В самом деле, разве вам не приходилось наблюдать, как брюки “додо” делают человека секретарем треста, как роговые очки придают человеку вес и активность или как ботинки “шимми” соединяют любящие сердца?» – спрашивал журнал «Смена» и получал горячую поддержку со стороны безымянных комсомольцев.
Доносы летели в ячейки, журналисты строчили фельетоны, собрания рабочей молодежи разносили щеголей в пух и прах. «Недостойными комсомольца» признаны твидовые и шевиотовые костюмы, серые и синие, узкие с манжетами брюки-«додо», белые до неприличия сорочки с ловкими клетчатыми галстуками, остроносые мягкие туфли-«шимми» для исполнения одноименного танца, кепки, трости, монокли и прочая нэпманская мишура. Но мода и НЭП продолжали соблазнять комсомольцев лоском новых тканей, изяществом кроя, обманчивым богатством столичной клубной жизни.
Две комсомолки нарядились в стиле garçonne.
Их невысокий финансовый достаток выдают мешковатые жакеты и юбки
2-я половина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Комсомольцы не отставали от старших товарищей и тоже пытались «вырядиться», особенно когда шли в фотоателье
2-я половина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Среди комсомолок тоже были «неправильные» – следившие за внешностью, пудрившиеся и красившиеся, щебетавшие в парикмахерских и форсившие в платьях, простеньких, но сшитых с большим вкусом. Любопытно, что в журналах 1925–1927 годов рабочим модницам еще давали возможность оправдаться: «Что ж вы нас ругаете? Да если я буду не по моде одета, то со мной ребята гулять не пойдут». И некоторые мужчины были с девушками солидарны. «Парень, все равно, беспартийный или комсомолец, ни за что не пойдет гулять с девушкой, которая просто одета. Чем больше она одета по моде, в “телесные чулки” и пр., тем больше у такой девушки “кавалеров”»
[108], – объяснял Арон Залкинд.
Впрочем, увещевания известного психиатра не помогали – сознательное общество продолжало критиковать модниц, особенно старались женщины-ударницы. «Среди девчат, по-моему, слишком большое увлечение “культурничеством”: теперь если ходишь в кожаной куртке, девчата фыркают. Я стриженая – так это теперь у девчат не в почете. Они увлекаются прическами и фильдеперсовыми чулками»
[109], – писала комсомолка А. Теняева, работница 20-й типографии «Красный Пролетарий». Сама того не ведая, она отметила важный процесс – послевоенную феминизацию женской моды, о чем тогда уже писали советские журналы, ссылаясь на европейские издания: «Что самое характерное в парижских весенних моделях? Это некоторое отступление (оно уже намечено зимой) от стиля “омужествления”»
[110], – сообщала Парижанка, специальный корреспондент «Женского журнала».
Небогатая рабочая женщина позирует в плохо сшитом нарядном платье в стиле «флаппер»
Середина 1920-х годов. Архив О. А. Хорошиловой
Художник В. Белкин. Портрет комсомолки. Девушка одета скромно, но со вкусом и в соответствии с тенденциями моды
