Журнал «Красная панорама», 1928.
Архив О. А. Хорошиловой
Кукрыниксы.
Едкая карикатура на флапперов «Женский журнал», 1929. Архив О. А. Хорошиловой
«Стриженые», в самом деле, не вдохновляли, «кожанки», револьверы и даже красные платки вызывали ужас и провоцировали полное исчезновение любовного чувства у мужчин. Им хотелось стройных ног, коротких (по колено) юбок, волнистых причесок и волнующих ртов в сладкой вишневой помаде. Городские комсомолки слепо, на ощупь, двигались вслед за «буржуазными» модами. Ведь в Европе и Америке уже в 1925 году юбки стали короче, губы ярче, чулки выпускали во многих оттенках, в том числе и опасного, телесного, цвета.
Но погоня красных щеголих за модными тенденциями Парижа напоминала трудный бег с препятствиями – фельетоны они легко оставили позади, справились и с нескладными письмами кляузниц, но главное препятствие, идеологические установки, преодолеть не смогли. Чем ближе к концу двадцатых, тем жестче становились меры борьбы с «модничеством» среди рабочей молодежи. По распоряжению партийцев издания публиковали обличительные статьи, глупые (и потому неэффективные) карикатуры, придумывали обидные прозвища. Модников именовали филонами (вменяя им тунеядство), пыжиками (считая их высокомерными), лаковыми (пеняя на любовь к начищенной обуви) и хозяйчиками (за мещанскую привычку копить материальные блага). Рабочих, форсивших в брюках, скроенных на манер морских клешей, называли «старая морячка» и «клешник».
Комсомолок, пользовавшихся косметикой и носивших модную одежду, называли «пудреными», «крашеными» и «лакированными». Характерный диалог приведен в рассказе «Фильдеперсовые чулки» – партийка просит супруга купить ей модные вещи: «“Мне нужны не только чулки, мне нужно шелковое платье. Не могу же я в театр ходить в шерстяном. В туфлях со сбитыми каблуками я похожа на матрешку”. Чаговец подавил нарастающее раздражение усилием воли: “Стыдно тебе, Клавдия. Ведь ты же была в партии. Как ты можешь так рассуждать. Ты стала рассуждать, как баба”»
[111].
Преданная заветам коммунизма женщина не могла думать о моде, о явлении пустячном, малодостойном и потому временном. Девушкам рекомендовали носить простые платья, скромные драповые пальто или кожаные куртки, стричься коротко и голову покрывать красным платком. Впрочем, стилю «фабричница», от которого даже некоторые партийцы начали уставать, в 1928 году была предложена альтернатива – «юнгштурм», военизированная форма воинственного комсомола, состоявшая из широкой рубашки с застежкой по центру до груди, отложным воротником и накладными карманами, юбки для девушки и шаровар для юноши, а также эффектной фуражки с широким козырьком и подбородочным ремнем. Название костюма произошло от немецкого Roter Jungsturm («Красный Юнгштурм»), немецкой коммунистической молодежной организации, с которой у комсомольцев в те годы существовала крепкая идеологическая связь.
Одетая в «юнгштурм» пролетарская молодежь как бы объявила войну мелкобуржуазным пережиткам, к которым в конце двадцатых причислили и НЭП. Критика щегольства ужесточилась. Журналисты передовиц брызгали слюной: «Штукатурить физиономию, мазать губы и брови, прыскаться острыми духами, одевать чулки пофасонистее, сапоги обязательно с ударным блеском – это уже заскок за границу мещанства»1. Среди правильных рабочих девушек стал популярен стих «Лакированная», строчки из которого они с удовольствием цитировали на собраниях обличительно-воспитательного характера. Сюжет банален – Нюра, молодая особа с претензией на бонтон, работница мастерской, влюбляется в «него» – ответственного секретаря (отсекра) ячейки. И перед приходом к нему на заседание бюро она «наводит марафет»:
И он вызывает ее на бюро.
Ах, она даже чуть не забыла о пудре.
Краску она только чуть наносит,
Больше нельзя – это против мод.
Теперь надо мушку поставить на носик,
И она не женщина, а «бомонд»!
Надо ж, как следует быть на бюро,
Для того, чтобы встретиться с «душкой».
(Если парни «под мухой» бывают порой, —
То девушки часто «под мушкой».)
Да, чулочки еще, они точно кружево:
Шелковисты, прозрачны, легки.
Добавим, что Нюра не кушала
Неделю за эти чулки.
Но, вот, зеркалам улыбнувшись игриво,
Она покидает родную епархию,
А на бюро коллектива
Не входит она, а впархивает…
Идеальная комсомолка должна была выглядеть так – ситцевое платье, кожаная куртка и красная косынка на голове
Обложка журнала «Смена», 1927. Архив
О. А. Хорошиловой
Молодой комсомолец в юнгштурмовке
1928 год.
Архив О. А. Хорошиловой
Но отсекр, честный труженик, верный комсомолец, не поддается соблазну. И на очередном собрании обрушивает на Нюру камнепад обвинений:
Комсомолка Глыбова Нюра!
Вы обвиняетесь в том, что подобно лахудре,
От ботинок до головы в пудре.
Потом еще добавленье внесу,
Вы каждый день на фокстроте,
А потом, почему эта грязь на носу,
Не сотрете?
Лучше бы Нюру ударил гром бы.
Слезы у Нюры вот-вот польются.
И она вылетает с бюро, как бомба,
Красная, как революция.
В 1929 году редакторы комсомольских журналов уже не растрачивались на мягкие шуточки и фельетоны. Они публиковали фотографии щеголей и модниц с гавкающими лозунгами: «Таким не по пути с коммуной», «Прочь из комсомола». А с обложек и первых страниц изданий на читателей глядели пронзительно острые злые щелки нового вождя советского государства. Он уже расправился с главными своими конкурентами и в 1928 году приступил к ликвидации НЭПа. В 1931-м частная торговля запрещена. Закрылись негосударственные рестораны и кабаре, портновские мастерские и кабинеты красоты, магазины белья и текстильные лавки. Прекратил существование журнал «Искусство одеваться», признанный идеологически ошибочным и лишенный государственной поддержки. Советская мода перестала быть модной. Она стала средством сталинской пропаганды.
Юные комсомолки изучают ткацкое дело на предприятии.
