Жан Пату позирует в прекрасно скроенном костюме и щегольской шляпе
2-я половина 1920-х годов.
Библиотека Конгресса (Вашингтон, США)
Самым успешным ароматом Пату был Joy. Когда мастер вместе с Эльзой Максвелл приехал в лабораторию Анри Альмера, он даже не знал, с чего начать. Парфюмер терпеливо и молчаливо наблюдал дикий вихрь рук и фантазии модельера, тщетно пытавшегося объяснить необъяснимое – идею и аромат: «Хотелось бы чего-то легкого, цветочного, терпкого, телесного и еще, знаете, такого неуловимого – запаха, то есть как бы непахнущего, незапаха, что ли…» – «Незнамо какого запаха», – помогла Эльза.
Месье Альмера, все так же сдержанно и молча, выставил ряд флакончиков. Стали пробовать. «Не подходит. Не подходит. Нет. Не этот. И этот тоже. Нет. Нет. Нет». – «Ну знаете, – у Альмера, наконец, сдали нервы, – если вы забракуете и вот этот аромат, я закрою дело и отправлюсь пасти коз!» Как только Пату поднес пробник к носу, он выпалил: «Наконец-то! Эврика! Это то, что надо». – «Еще бы, – парировал Альмера, – это самый дорогой аромат из всех, мною созданных. Боюсь, он не для продажи – его никто не купит. Он слишком дорогой». Эльза Максвелл, подробно описавшая эту сцену в своих записках, отмечала, что было достаточно лишь двух слов – «дорого» и «не для продажи», чтобы модельер сразу и на все согласился.
Это был действительно уникальный парфюм – и по цене, и по составу. В каждой его унции содержался экстракт из 10 600 цветков жасмина и 336 болгарских роз. Название для него Пату и Максвелл выбрали подходящее, оптимистично-денежное и англоязычное – Joy (Радость), с расчетом на американских клиенток. Чтобы их раззадорить, Пату решил отправлять им вместе с заказами бесплатные пробники – в знак благодарности за верность модному дому. Но в черном 1929 году, когда радости очень не хватало, француз наладил заокеанскую продажу парфюма. Многие не смогли покупать дорогие платья и компенсировали это дорогими духами. Эксперимент Пату 1929–1930 годов теперь является правилом выживания многих домов Высокой моды.
В двадцатые годы Жан Пату пропагандировал спорт, создавал удобные, лаконичные женские костюмы с элементами мужского стиля, а также форму для известных спортсменок. Вероятно, так о нем написали бы в энциклопедиях, навсегда связав его имя с эпохой джаза и мускулов. Однако неусидчивый француз смог перепрыгнуть самого себя. Он сформулировал собственное «модное предвидение» (обязательное для попадания в шорт-лист гениев двадцатого века). В 1929 году мэтр представил весьма смелую зимнюю коллекцию, сочиненную «от противного». Все еще носили платья длиной чуть ниже колена, а белый не считали основным для вечеров. И модельер предложил спортивные костюмы с юбками по щиколотку и белые струящиеся вечерние платья в пол. И пока манекенщицы медленно ходили по демонстрационному залу, Пату нервно курил за кулисами – боялся, что журналисты и клиенты не поймут его замысла. Но Жорж Бернар, директор дома моды, прибежал с воодушевляющими известиями: «Дамы в зале одергивают юбки, кажется, им неудобно, что они такие короткие». Это был успех. Белые длинные платья легко миновали границу десятилетий и стали символом серебристых тридцатых, женственных, сексуальных, голливудских.
Карл Эриксон. Жан Пату за работой.
Модельер одним из первых в конце 1920-х годов предложил белые платья длиной в пол
Журнал Vogue (Paris), 1934. Архив О. А. Хорошиловой
«Госпожа Евклид»
Когда сотрудница парижского музея моды осторожно выдвинула ящик запасника и, отбросив нежную кальку, начала трепетно, с дрожью в голосе восхвалять то, что там лежало, мне было сложно ее понять. Нечто крепдешиновое, изрядно полинявшее, сморщенное, в неровностях, защипах и оборвышах хрупкого текстиля. Бесформенная тряпица, хоть и породистая. Такое впечатление неизбежно производят творения Мадлен Вионне, покоящиеся с миром в белых саркофагах стерильных музеев. Они вовсе не должны были попадать сюда, в обитель кабинетных знаний и девичьего благонравия. Ее платья не для хранилищ и ящиков. Модельер придумывала их для тела и создавала на теле, женском, звонком, спортивном, находящемся в вечных поисках вечного двигателя.
Парфюм Жана Пату «Joy»
1930 год. Частная коллекция
Мадлен обожала танцы, хотя редко бывала в дансингах. С удовольствием и даже завистью наблюдала за аккуратными парочками, с механической предсказуемостью кукол вертевшимися по залу. И боготворила Айседору. Белая, дебелая, обернутая в невообразимый хитон, Дункан плясала эдакой весталкой, подпрыгивала, выпрастывала руки, играла с шарфом, юлила по кругу и верила в то, что может воспарить на фидиевский фриз бессмертных. Мадлен восхищали ее обнаженные ноги, драпированные наряды, колышущееся тело, свободное от корсета и правил буржуазного приличия. И она решила это повторить в коллекциях. Сначала наивно, по-ученически – просто заимствуя внешние детали. Предложила своему боссу, Жаку Дусе, выпускать манекенщиц босыми, чтобы они двигались естественнее. Кутюрье идею поддержал, потому что сам был от Дункан без ума. Тогда же, в 1907-м, Мадлен придумала более свободные, обманчиво простые интерьерные и дневные платья из хлопка и крепдешина, которые мягко подчеркивали природную красоту стройного спортивного тела. Но большинство клиенток идею Вионне не поняли и не приняли, решив, что им предлагают какие-то странные, очень непристойные балахоны. В них тучные дамы Прекрасной эпохи выглядели действительно неприлично. Потому первые реформированные опыты модельера оценили только молодые актрисы. Лантельм – одна из них.
Мадлен Вионне за работой с деревянным манекеном
1916 год.
Фонд А. А. Васильева
Айседора Дункан, которой так восхищалась Мадлен Вионне
1904 год.
Частная коллекция
Идея освободить женское тело, дать ему возможность говорить за себя не оставляла Вионне. Думая о Дункан, вольных танцах и эмансипации, она всерьез занялась историей костюма, решив найти в ней ключи к будущим открытиям. Ее увлек Восток, восхищали оригами и широкие персидские халаты, ей нравилась японская идея «ма» – уважительный промежуток между телом и материалом, она многое узнала об искусстве оборачивания. Вионне пробовала интерпретировать кое-какие элементы кимоно, еще работая у «Сестер Калло». В начале 1910-х, вооруженная знаниями и ориентальным успехом Поля Пуаре, стала экспериментировать смелее – сначала у Жака Дусе, потом самостоятельно, на базе собственного ателье, открытого в 1912 году на рю де Риволи. К примеру, предлагала широкие чайные платья и наряды для интерьера с широкими проймами. В них следовало оборачиваться, словно в халаты.
