– Светлая память ему! Давай выпьем, только не чокаться. Вот видишь, – говорит капитан, значительно оживившись. – Ты же наш, советский человек, в нашей школе учился. Десять классов?
– И еще один курс пединститута. Физический факультет.
– А где твое классовое чутье? Выходит, нету?
– Выходит, нет, – со вздохом признается Дима.
Капитан негромко смеется, обнажая прокуренные зубы.
– На флоте есть команда «Человек за бортом». И тут закон один: спасти, кто бы ни был.
– Так, значит, я правильно прыгнул? – радостно спрашивает Дима. Он вдруг понимает, что и рассказ про сына, и флотское правило – это подсказка.
– Правильно, – кивает капитан, но добавляет: – Только вот оперуполномоченный может морских законов не знать. Так что – удачи тебе, сынок. А тельняшку дарю. На память.
* * *
Верка приходит на корму, крутится возле шакши.
– Вера! А Вера! – слышит она горячий шепот. – Спустись сюда, вниз, я что-то скажу!
– Вот еще!
– А если не придешь, я расскажу про все, что видел!
Верка, заметив, что конвойный скрылся за рубкой, быстро проскальзывает под крышку, зовет, стоя на ступеньке:
– Солдатик, ты где?
– Здесь я.
– А что ты видел?
– Иди сюда, а то не скажу.
Верка задумчиво смотрит на парня сверху.
– Да что ты, боишься меня, что ли?
– Вот еще! – Верка спускается в шакшу. – Ну и че ты скажешь? Ну че?
– А как ты с братиком… Вот здесь… Я видел…
– Ну и че? Это у нас игра такая, мы как будто поженились.
– А брат с сестрой не женятся.
– А он мне вовсе не брат. Когда вырастет, он женится на мне.
– А хочешь? Хочешь, я женюсь на тебе? – страстно шепчет конвоир.
– Ты? – пренебрежительно говорит Верка. – У тебя еще женилка не выросла!
– Нет, выросла, – уверяет солдат.
– А покажи!
Солдат ложится на пробковые пояса, быстро расстегивает брюки, благо ремень у него отобрали.
– Какой большой! – удивляется Верка.
– А давай мы тоже с тобой… поиграем!
– Не-ет, – говорит Верка, не сводя глаз с «женилки». – Это будет по-настоящему, от этого могут быть дети!
Он приподнимается, хватает ее за руку:
– Ну давай!..
– Нет-нет, – сопротивляется Верка. – Ты большой, я с тобой не буду.
Конвоир отпускает Верку и отворачивается.
– Меня, может, расстреляют, а я никогда, ни с кем, а ты…
Верка садится на корточки, опускает руку на его плечо.
– Солдатик, – говорит она, – не плачь. А только я все равно так не могу.
Она укладывается рядом с ним на пробковых поясах и шепчет в самое ухо:
– А хочешь, я сделаю, как тятька в немцах выучился? Он рассказывал, я слышала…
Солдат смотрит на Верку мокрыми глазами:
– Хочу-у! А ка-ак?
Верка ящеркой метнулась вниз, к его ногам, и горячее, влажное, нежно-тугое обволакивает его до нестерпимой ломоты выпрямившуюся «женилку».
* * *
– Дядя Петя, а за что его? – спрашивает Маруся.
– Может, за что, а может, ни за что, – глубокомысленно изрекает Дворкин. – Если ни за что, то выпустят.
– Думаешь, зря держать не будут?
– А это как посмотреть, – вздыхает Дворкин. – Возьми твоего отца… Он же в этот плен не с радостью пошел, не с передовой побежал. Тут уж, кто сильней. Тогда они сильнее были, потом мы окрепли, дали им по морде – ой да-да! Так и пожалеть надо бы, своих-то, они и так намучились… Но парня твоего, я думаю, выпустят скоро, нет за ним ничего. Да и время сейчас другое наступает.
Маруся и сама чувствует это, и появление начальника конвоя было как бы возвращением в страшное прошлое.
Дворкин шепчет, опасливо поглядывая на дверь шкиперской каюты:
– А я так думаю, что Он или при смерти или уже умер. А правят нами совсем другие люди. Ведь возьми воззвание это. Да чтобы Он войны боялся, за бумажками прятался? Да Он, знаешь, как сказал в Ялте Черчиллю с Рузвельтом: вот это возьмите, а остальное – мое! Не-ет, это все за его спиной делается. И скоро мы вот этот народ не туда повезем, а оттуда!
* * *
Начальник конвоя в раздражении шагает по тесной каюте. Нет, каков стервец этот губошлеп! Подставил его, офицера, командира, заставил выстрелить в беглеца, а сам чистеньким захочет остаться? И ведь вывернется, подлец! Еще и так может выйти, что пошлют дослуживать в нормальные войска, вроде в насмешку «вохре». Нет, в лагере, среди своих, все было бы намного проще. А здесь – как в другой стране, боишься лишний шаг сделать. Он вспомнил вчерашнее свое движение на берегу – закрыть форму эмвэдэшную – и поморщился, как от кислого: вот до чего довели эти вольняшки, эти фраера! Нет, нельзя распускаться, не то этим вольным ветром сметет их всех, всю Систему!
Ему вдруг захотелось взглянуть на молодого конвоира. Что он скажет ему, что он сделает с ним – он еще не знал, но желание это гнало его, требовало действия.
Начальник конвоя поправил кобуру и решительно вышел из каюты.
* * *
Заслышав шаги, Верка испуганно вскакивает на ноги. Конвоир непослушными пальцами пытается застегнуть ширинку.
– Та-ак! – говорит начальник конвоя с нескрываемым удовлетворением, спускаясь по ступенькам. – Совращение несовершеннолетних! Срок – двенадцать лет. Да плюс побег из-под стражи. Законный четвертак! Как раз к пенсии выйдешь! Если доживешь!
Начальник конвоя сжился с представлениями Системы и считал, что весь остальной мир тоже выходит на пенсию к сорока годам.
Конвоир наконец справился со штанами и поднялся на ноги, прикрывая руками топорщившийся шов.
– Ложись, – неожиданно командует начальник конвоя Верке и рвет на ней подол платья, срывает ветхие трусы.
Та, глядя на него округлившимися от страха глазами, ложится, негромко поскуливая:
– Не надо, дяденька, ну, пожалуйста, не надо!
– Ложись тоже! – Начальник конвоя тычет конвоира дулом пистолета в бок. – На нее! Да штаны сними, а то порвешь!
Конвоир, расстегнув штаны, ложится на Верку.
– Ну, продолжай. Или не можешь? Весь вышел?
Начальником конвоя овладевает дикое возбуждение, словно он сам лег на этого скверного подростка, б…дищу будущую, как ее мамка.
– Давай-давай! – орет начальник. – Давай, твою мать! Или ты не мужик? Покажи, на что способны внутренние войска! А ты, курва, чего сжалась? А ну, раздвинь ноги! Да пошире! Не порвешь, там уже, поди, все порвано!
