— Здравствуй! — Она вздрогнула. — Извини, заставил тебя ждать целый час. У меня было совещание.
Глава вторая
1
Марья комкает ещё один исписанный лист.
— У меня сегодня довольно трудный день, хочу предупредить тебя сразу, — бодро говорит Иван, стоя в проёме ограды, точно сразу побежит дальше. — В четырнадцать — очень нужная мне встреча, на высоком уровне. Необходимо обезопасить моё новое детище! В пятнадцать тридцать — совещание у директора издательства, я тебе уже говорил, после университета меня распределяют туда, а пока там — практика! В восемнадцать — приём в спортивном комитете. Никак не могу не быть, предстоит познакомиться с важными людьми и обсудить будущий роман.
Потянуть Ивана за руку, усадить на скамью, рассказать, что поняла сейчас, попросить: «Остановись на мгновение, оглянись, ты на кладбище пришёл. Наша мама теперь — вечная, слышит нас, видит. Оглянись, весна ведь! Чувствуешь, как пахнет земля? Слышишь, как кричат птицы? О чем кричат? Мы не понимаем. Мы так чванливы и невежественны — не хотим, не умеем никого, кроме себя, понимать, Алёнка права». Но Марья молчит. Что она вздумала его учить! Это же Ваня! Не мог он так далеко уйти от них — от неё, от мамы, от Алёнки, от их общей жизни.
— Ты так понравилась моей Веронике! — громко, улыбаясь, говорит Иван. — Знаешь, что она сказала про тебя? Что сейчас ты похожа на Золушку, но миг всё изменит, и ты превратишься в принцессу — законодательницу и повелительницу жизни!
Очень точное замечание. Какая умница эта Вероника! В самую суть глядит. Именно — в законодательницу и повелительницу.
Нет, Марья не выдала своего ехидства. И не стала объяснять Ивану, что из разных горшков растут они с его Вероникой, что не нужна Марье никакая власть.
Снова Иван незнаком ей.
Сильно изменился он за эти годы! Стал более представительным. Щёки — упруги. И — брюшко. Да, у её брата, всегда тощего и подвижного, появилось брюшко. Чужой человек не заметит, а она сразу увидела, потому что хорошо знает каждую клетку его тела. Одет с иголочки. Необыкновенная шляпа, блестят, как зеркала, ботинки. Оттёрт Иван особыми мочалками, полит особыми благовониями. Супермен. Но что-то в нём потускнело. Цвет глаз стал жиже, чем при Алёнке, глаза больше не похожи на мамины.
Она не видела брата с обеда, на который чёрт дёрнул её поехать. Не чёрт, конечно, — Алёнкин инсульт.
Поехала она, конечно, не столько на обед, сколько познакомиться с женой Ивана: а вдруг есть брешь в воздвигнутой цитадели, через которую можно утянуть его обратно к Алёнке?! Везла она тогда к брату Алёнку, чтобы «выпустить её» у Ивана дома, чтобы Иван увидел: у Алёнки глаза чуть косят от одиночества, пустынями стали её ночи — бредёт по ним, а до живой воды никак не доберётся. Деду врёт Алёнка — мол, Иван в дальней командировке, а Борису Глебычу врать — всё равно что ребёнка бить. Но что делать остаётся, если Борис Глебыч правнука ждёт — успеть понянчить и не знает, что никогда, будет рядом с ней Иван или не будет, не родит ему Алёнка правнука. Везёт Марья Алёнку к брату. Вот тебе, Ваня, Алёнка — в моих глазах, твоя настоящая жена.
Иван, как по футбольному полю, бегал по просторной квартире: в тот угол стола один салат, в этот — другой, а сюда — рыбу.
— Не туда ставишь икру, Ванно. — Судейский голос Вероники над неточным ударом футболиста. — Маслины к той стороне. Погляди повнимательнее: совсем не подходит цвет. Помидоры, пожалуйста, Вано, посередине! Они создадут тон!
Сразу, наглухо, замуровало выдуманную брешь, ошпарило чужое, непонятное — «Вано». Хрусталь, сверкающий под ярким светом, своими клиньями вбил Ивана в семейную жизнь. Ковры, в которых утопают ноги, опутали теплом Ивана. Вызывающе торчащий живот Вероники новым нарождающимся существом утверждает полную победу Вероники над Алёнкой. Глупо лоснящаяся физиономия Ивана указывает Алёнке на дверь: нельзя сюда, Алёнка, прочь из моего хрустально-коврового царства, никакая Герда меня, как Кая, не разбудит, не растопит моего сердца, торчащий живот — мой будущий сын, мой наследник, моё бессмертие.
В первые же минуты Марья поняла, что дела Алёнки безнадёжны. И в любой другой ситуации тут же встала бы и утопала. Но лоснился глупо её единственный близкий человек на свете, её единственный брат, который никогда не задумывался, куда поставить икру, куда — помидоры, терпеть не мог лишних предметов, тряпок и хрусталей. Поэтому Марья не ушла, а прочно устроилась в кресле и принялась наблюдать за Иваном: ловила каждое его движение, каждое выражение его лица. Вопреки очевидности, всё-таки упрямо пыталась обнаружить в нём хоть одну самостоятельную черту!
— Прости меня, Маша, я не предупредил тебя. — Иван подошёл к ней, держа в руках блюдо с шампиньонами, усыпанными сыром, — но я вынужден был пригласить отца, он настаивает на встрече с тобой. — Каждый раз Иван, как попка, повторяет одно и то же! — Отец говорит, ты не ответила на его большое письмо и снова вернула перевод. Ты бросаешь трубку, отсылаешь шофёра с подарками. Он один приедет. Лидия останется с ребёнком. Ты, Маша, не обиделась? Надо же когда-нибудь разрубить этот узел?! Съёмка у него кончится через час — значит, прибудет через полтора.
Марья не вскочила, не побежала тут же домой, как сделала бы раньше. Даже не очень и ошеломила её новость. Полтора часа — это целая жизнь. Зато полная информация о делах её родственников: Вероника ждёт ребёнка, Лидия родила отцу ребёнка. Какая идиллия! И братец блестит новым полтинником, знать не зная, ведать не ведая, что он теперь совсем не тот, который плакал над солдатиками и над Алёнкиной горькой жизнью. Как произошло это его погребение под слоем Вероникиных румян, под плюшевыми коврами, под развесистыми хрусталями?!
Голова кружилась от запахов шампиньонов и сыра — Марья была, как всегда, голодна.
Что случится, если она в доме брата съест грибов?! Почему-то очень отчётливо Марья понимает: вовсе не Вероника приготовила грибы — наверняка есть домработница, которая, наготовив, исчезает из этого музейного дома. Здесь — домработница, у отца — шофёр.
— Я снова заказал просмотр фильма. На пятнадцать часов! — говорит Иван, стоя по-хозяйски, широко расставив ноги, памятником над могилой матери. — Помнишь, мама снималась в новогодней сказке для детей, всем лесным зверям раздавала подарки: зайкам — морковки, белкам — орешки, мишкам — мёд?! Это, пожалуй, единственная добрая мамина роль. Пойдём, сестричка? А потом Вероника ждёт нас обедать. Ей, конечно, уже тяжеловато ходить, ты знаешь, у нас скоро будет второй, последние дни донашивает, но ради тебя она расстаралась: приготовила какие-то спецкотлеты, по-киевски, желе и мусс, я всё время путаю. У нас дома никогда не бывало ни желе, ни муссов, — сказал с сожалением Иван.
С удовольствием он говорит о Веронике, создавшей ему удобный быт, о нужных людях, о приёмах, на которых его принимают как кинозвезду, и снова — о фильме с доброй мамой, снова об обеде, специально сготовленном для неё Вероникой, снова о муссе не то клубничном, не то черносмородиновом. И Марья не выдерживает, встаёт.
