— Оформите недостающую санитарку, — сказала Марья, но тяжёлым больным поменяла сама. Тяжёлых она не доверяла никому: повернуть можно неосторожно, дёрнуть нечаянно — мало ли что? Положила грязное бельё в санитарной комнате и занялась своими делами: обрабатывала пролежни, перевязывала раны, раздавала лекарства, делала уколы.
Крик Галины настиг её в момент перевязки послеоперационной больной:
— До каких пор будешь ерепениться, курсантка?!
От неожиданности дрогнули руки, но Марья даже не оглянулась на Галину, продолжая обрабатывать рану, едва сдерживая злость. Нарочито медленно выдала заготовленную заранее фразу:
— Я медсестра, а не бельевщик, раз. Мне платят только за мою деятельность медсестры, два, и то копейки. Не хотите брать санитарку, оформите мне вторую ставку, буду носить бельё.
Видимо, Галина не ожидала такого открытого бунта, первые Марьины протесты восприняла как случайные, потому что надолго воцарилось молчание, только сопела больная под Марьиными руками. Лица Галины не видела — стояла спиной к двери.
Извержение всё-таки произошло.
— Да я… да мы… да тебя — в два счёта! Да посмеешь… — Галина мучилась, как немая.
Через несколько дней Марью вызвали на местком.
Нет, конечно, не на другой день после свернувшейся крови и первой Марьиной «дерзости» Галина организовала его. Сначала «замела» следы и хорошо подготовилась: собрала по крупице Марьины неповиновения и на месткоме бросила в бой лёгкую и тяжёлую артиллерию. На разные голоса зазвучали вдумчивые выступления. «Вы клевещете на уважаемых работников», — говорила одна. «Вам не привито уважение к вашим начальникам. Но вы грубите и больным!» — с пафосом говорила вторая, которую Марья до того месткома не видела ни разу — разные смены, разные отделения. Но медсестра «ела» Марью своими «честными» глазами и «честными» словами: — Поступила жалоба от больного Хорькова, он попросил слабительное, вы сказали — «обождёте!»; «Вы путаете назначения врача и группы крови. Из-за вас больная чуть не умерла. Если бы не старшая сестра Галина Яковлевна, возможен был бы летальный исход», — обвиняла третья; «Вы недобросовестно выполняете свои обязанности: перевязывая больную Голубеву, травмировали рану», — судила её четвёртая… Буквально об землю мордой её возили, как когда-то Ивана дворовые мальчишки. И выводы: профессионально несостоятельна, склочный характер.
Марья даже не потирала ушибленных мест. Даже ладони выставить не сумела, слова не бросила в ответ — обомлела, онемела, лишь глупо моргала, как внучка Немировской. Никакого Хорькова, никакой Голубевой среди её больных нет, «обождёте» — не её слово. Как во сне, уходила из клиники. Уже внизу догнала её Сиверовна. Глядя спокойными глазами, сказала:
— Он, доченька, всё видит, не сумлевайся, Он воздаст тебе за доброту. Иди себе, не оглядывайся на обиды. Обида что вода. Вошла, вышла. Так хочет Бог: Он тебя пытает. Скопишь в себе обиду, распухнешь от неё и помрёшь. Ещё как можно помереть от злости. Проверяет тебя Господь: выстоишь — не оставит тебя своей милостью. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».
Благодаря Сиверовне добралась в тот день до дома: всё повторяла точно светящиеся, точно её плотью ставшие слова.
А ночью снова её бьют! Кто? Вера Карловна, Альберт Маркович, неохватная добродушная Ангелина Климентьевна? Нет, врачи ни слова против неё не сказали. Сменщица Лида? Постарше Марьи, пришла к ним из патологии, всегда всем недовольна. Губы и глаза красит, как Галина, а Галину терпеть не может. Она молчала. Нет, не станет она плясать под Галинину дудку. Чужие голоса звучали. Смотрит Марья на фонарь дневного света, вроде не одна она, и честно пытается вспомнить: может, правда, грубила, может, правда, перепутала или не выполнила назначения? Не помнит ни одного такого случая.
Самоедство внезапно сменилось злостью к Галине — устроила избиение, выставила на посмешище, свои грехи ею прикрыла! Злость, неуправляемая, хлынула огнём в голову.
«Проверяет тебя Господь! „Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить… так гнали пророков… Выстоишь — не оставит тебя Господь своей милостью!“» — зазвучал голос Сиверовны и разогнал Галину с крикунами. И Марья успокоилась.
Да она пойдёт к Главному! Может, ему всё врут, как несколько десятилетий подряд врали отцу, маме и всему их поколению? Она скажет ему правду. А жаловаться не станет. Нельзя — злость на злость, как стенка на стенку, это только искры высечь, лбы разбить, а делу не помочь. По одному, точные, отбирает Марья слова, которые скажет Главному. Только факты. Он сразу поймёт: не свою шкуру она спасает, больных!
После бессонной ночи явилась в клинику спокойная, равнодушно встретила Галину, точно и не было побоища накануне.
Хотела к Владыке идти через день, когда совсем успокоится и выспится. А тут Немировская. Разевает рот, а выговорить ни слова не может. Пальцы — слабые, хватают её, Марьину, руку, а удержать не могут, мелко трясётся голова. Марья стирает пот с лица, смачивает губы водой, ловит каждое их движение. Глаза сухи. О чём молят — не понять. Так и умерла, не высказав последней воли. Лечили от холецистита, а бушевал диабет. Галина перепутала анализы. Лечащий врач — Ангелина Климентьевна. Стоит тут же, трясёт головой, как трясла Немировская.
Торчит вверх подбородок у Немировской, неловко закинута голова. Сиверовна закрывает Немировской глаза, кладёт ровно голову, задёргивает простынёй, уходит за людьми и каталкой. Быт смерти. Уже привычный. А Марья не в силах пошевелиться.
Внучку звала? О Флоксе хотела напомнить? Может, так и забыт всеми, один без сил валяется котёнок в пустой квартире?
Отправилась к главврачу, когда Немировскую увезли в морг, когда поняла: без его помощи ничего изменить не сможет.
Ни на секунду не замешкавшись перед дверью, вошла в кабинет.
На самом деле ей просто повезло. Секретарша по заданию главного ненадолго отлучилась, и Марье удалось избежать обязательных ритуалов: ступенчатых записей на приём, часовых ожиданий в предбаннике — унижения тех, кто осмелится постучаться в бронированную дверь. Всего этого тогда Марья знать не знала. Как к себе домой, вошла в кабинет, сказала бодро: «Здравствуйте!» Удивления Владыки не поняла, решила: он так — изучающе — встречает всех незнакомых.
Это теперь, задним числом, Марья объяснила первозданное удивление Владыки: кто позволил войти?!
Привыкшей с детства к великим актёрам и режиссёрам, критикам, журналистам и даже членам правительства, Марье в голову не приходило заискивать перед ними и перед своими сегодняшними начальниками. Оценивала людей: добр — зол, умён — глуп, талантлив — бездарен, честно делает своё дело — нечестно. Люди могли нравиться ей, могли не нравиться, но это зависело от человека, а не от того места, которое он занимает. И вошла в кабинет не столько главного врача, сколько человека, которому доверены жизни людей. С любопытством уставилась на него. Значителен, губы поджаты, из-под тяжёлых век острый взгляд. Удивилась тому, что не ответил на её «здравствуйте», что не встал поздороваться. Ещё больше удивилась реакции на её фамилию.
