— Звонил домой? Зачем? Я сказал, не звонить десять дней.
— Уйдёт.
— А звонками остановите? Помните, ваше заболевание — на нервной почве. И колики, и поносы, и острые боли. У вас, Валентин Егорыч, — расшатанная нервная система. Успокоим её, тогда сможем лечить всё остальное. Повторяю мои условия: не думать о жене, не звонить домой, как будто у вас дома нет телефона.
— Вы не понимаете, доктор, у меня, кроме неё, никого на всём свете. Закрою глаза, а они перед глазами — вдвоём в моём доме!
Красивый, ещё совсем молодой. Чижов. Валентин Егорыч. Безвольно опущены углы рта. Жалки глаза. Он странный какой-то. Ходит целый день по коридору взад-вперёд, ни с кем не заговорит. И шашки ему предлагала, и журналы, скажет «спасибо, не надо» и снова меряет шагами коридор. Пробовала поговорить с ним, голову наклонит, вроде слушает, а не слышит.
Альберт Маркович садится на стул для посетителей, касается своим коленом колена больного, берёт за руку:
— Стоит вопрос так: хотите вы жить или не хотите. Пока я не нахожу язвы или ещё чего-то… Но общая картина мне совсем не нравится. Не выполняете моих условий — значит, не хотите жить? Это ваше право. Но я снимаю с себя всякую ответственность и перевожу вас в другую палату, к другому врачу по той причине, что я не справился. Я понимаю, бороться с самим собой трудно, но ни одной женщине не нужна вместо мужа «половая тряпка», чтобы об неё можно было вытирать ноги. Гордость-то есть у вас? Если жена вас не любит, то никакими мольбами вы не заставите её любить. А попробуете стать независимым от неё, может, ещё и повернётся к вам. На сегодня ваше положение трагическое: высшая степень истощения, вы очень близки к срыву, но никакое самое сильное лекарство вам не поможет. Только от вас зависит ваше спасение.
Эгоистка, сонная дура, слепая курица, сколько времени быть рядом и ни черта не видеть! Обалдевшая, ходила Марья за Альбертом Марковичем.
Но долго пренебрегать своими обязанностями она не могла — вернулась к уколам, капельницам и клизмам. Теперь делала их под аккомпанемент голоса Альберта Марковича: «Стоит вопрос так: хотите вы жить или не хотите?», «Ну, как она ведёт себя?».
Он вошёл в перевязочную, когда она снимала швы у готовящегося к выписке больного. Подошёл к окну, стал смотреть на прыгающих по снежному подоконнику воробьёв. Когда больной ушёл, повернулся к ней:
— Маша, мне предложили уйти по собственному желанию. Сейчас, я думаю, вызовут тебя.
— Вы уйдёте?! — ужаснулась Марья. Наконец есть учитель, у которого она хочет учиться. — Вы не будете бороться?!
— Я сказал «подумаю». Не уйду, меня всё равно вынудят уйти, ведь очень легко создать врачу такие условия, при которых работать невозможно. Я не умею бороться с хитростью и дипломатией. — Альберт Маркович развёл руками и в самом деле показался Марье беспомощным.
— А как же воля? Вы сами толковали о ней только что! Не с самим собой бороться, а с теми, кто не даёт вам долечить ваших больных! Вы столько сил в них вложили! Они же никогда не выздоровеют, если попадут в руки к Раисе. Никак нельзя, Альберт Маркович, уходить именно вам. Я предлагаю начать борьбу! — сказала Марья храбро, воодушевлённая суматохой, которая началась благодаря ей. — Есть же высшие инстанции!
— Ни я, ни вы, Маша, не умеем кляузничать, писать доносы. Увольте меня от этой грязи. Думаю, найдётся мне работа в другой больнице. Уж больных-то на мою жизнь хватит!
Марья вспыхнула. Не далее как вчера оказалось, что она умеет кляузничать: наговорила же Владыке с три короба!
— Я умею, — сказала Марья. — Вернее, я так же, как вы, не умею, но, когда на чаше весов — Аля и Немировская, погубленные Галиной и Аполлоновной, чудом не погубленный Климов, которого вы спасли, Сиверовна, а на другой — бриллианты, я должна научиться кляузничать. Правда, это не так называется, это называется — бороться!
— Откуда ты такая взялась?! — очень тихо спросил Альберт Маркович.
Она смутилась.
Распахнулась дверь. Старчески шаркая, вошла Галина.
— Голубки! — сказала игриво. Но следующая фраза прозвучала угрожающе: — Я напишу докладную, крутите шуры-муры в рабочее время. А ну, Рокотова, марш к Вениамину Николаевичу! Прочистит тебе сейчас мозги, — злорадно усмехнулась Галина.
Владыка встал, когда она шагнула в кабинет. Обошёл громадный стол, за которым сидел, взял Марью под локоть, подвёл к креслу.
— Садитесь, пожалуйста.
«Ишь ты, умеет! — усмехнулась. — Нет, шалишь, не попадусь на твою удочку!» — осадила себя Марья и холодно сказала:
— Слушаю вас.
Ей не захотелось называть его по имени-отчеству, а называть Владыкой всё-таки не хватило смелости, хотя вертелось на языке.
Владыка не спешил начать разговор. Налил ей стакан сока, подал на блюдце печенье. Откуда в его кабинете сок и печенье? Марья воспользовалась паузой, огляделась. В углу кабинета возвышался нарядный холодильник. «Наверное, полон спиртными напитками», — подумала. За стеклом шкафа — красивые чашки, большой заварной чайник. «Иностранцев принимает», — снова прокомментировала Марья. На стенах — вымпелы. Не кабинет главврача, а спортклуб.
— Я пригласил вас, чтобы выразить вам благодарность за своевременный сигнал относительно нарушений в вашем отделении. По молодости вы, конечно, кое-что преувеличили, но это простительно. Простительно. — Он потёр руки. — Молодость бескомпромиссна, мир видится через увеличительное стекло. Уверяю вас, не всё так прискорбно, как вы изобразили. У вас жизнь только начинается, и я советую вам не спешить с выводами. Всегда можно найти общий язык с любым. И надо жалеть людей. Я говорил, Галина Яковлевна прошла войну, что это значит, надеюсь, вы понимаете. Кроме того, она одна в целом свете, для неё клиника — единственный родной дом, она буквально горит на работе! Вы ещё не знаете, что значит быть одной! — страдальческим сочувствием кривился рот главврача, благодушие разлилось по его лицу, как оливковое масло.
Если бы Марья впервые встретилась с ним сегодня, решила бы: какой премилый, предобрый человек. Но сейчас во всё время речи Владыки звучал голос Альберта Марковича: «Вопрос стоит так — жить или не жить?», и она не верила Владыке, ничего не отвечала, ждала, куда вывезет его вдохновенная речь.
— Мария Матвеевна, я помогу вам. Вам приходится довольно далеко ездить в наше заведение. С блестящими рекомендациями я устрою вас совсем рядом с домом. К сожалению, моя клиника совершенно не нуждается в медсёстрах.
Марья встала. Очень старалась, а скрыть улыбки не смогла.
— О том, как вы не нуждаетесь в медсёстрах, я, слава богу, знаю! Во-вторых, мне совсем не так далеко ездить, в-третьих, я люблю транспорт, — весело сказала она. — Единственное время, когда я могу без помех подумать. Я не напишу заявление об уходе по собственному желанию, потому что такого желания у меня нет, я очень даже люблю свою клинику. Работаю честно. А вам с Галиной Яковлевной и Раисой Аполлоновной придётся сильно попотеть, чтобы найти основания уволить меня административным путём. Правда, я думаю, дамы не остановятся и перед провокацией, но у меня есть связи в высоких сферах, — смело брякнула Марья, глядя в упор на Владыку. — Благодарю вас за трогательную заботу и постараюсь быть бдительной, — проговорила одним духом и, не дав Владыке времени отреагировать на её слова, вышла.
