Колечка не договаривал. Она договаривала за него.
Колечка тушил пожар водкой. А причина — не в Колечке, причина над Колечкой и над мамой, та же, которая сгубила миллионы людей. Пила мама — из-за беспомощности, из-за того, что — «рабы», из-за того, что — «не свободны», из-за того, что — «погибли миллионы», из-за того, что судьбы мамы и Колечки сходны с судьбами погибших в лагерях и застенках! Мама хотела крупных ролей. А откуда их было взять, когда все роли — ходульные и однозначные? Вот почему не снималась. Колечкин фильм не мог прийти к людям. И её «Гора Синай» не может дойти до людей. И её судьба схожа с маминой, с Колечкиной, с судьбами погибших. Вот что она хочет понять: кто сделал роли мелкими, Петю — Меркурием, кто не пускает её роман и Колечкин фильм? Кто?
Она — над пропастью. Сейчас рухнет вниз. Насмерть. Осторожно поднимает голову. Сверху — яркий свет.
Колечка убил маму. Колечку убил Меркурий. Кто убил Меркурия? Пластинку заело на одном месте. Как могла мама бросить их: выбирайте, мол, сами свой путь?! Как мог отец бросить маму и их? Он не бросил Ивана, он во всём помог ему. Иван не может помочь ей. Хочет. Не может. Снимут с работы. Может она поправить ошибочку?!
Озноб. Жар. Чернота застит Колечку, день.
Инстинкт самосохранения: огромным усилием воли ухватилась руками за выступ — не свалиться в пропасть. Просто выжить — вот же, жив Колечка! Свет сверху. Есть ответ, как жить: ещё можно спастись. Ногами упёрлась в камень, полезла снова. Выше, выше: узнать ответ. Можно ли — «исправить ошибочку»?
— Вот так я распорядился своей любовью, Машка. — Тих голос Колечки. — Ни себе, ни людям. Обычная история. А ты говоришь, ты предала меня. Нет, сперва я предал Ольку. И значит, тебя с Ванькой, — повторил он. — Я ведь подумал, когда увидел тебя: ты пришла обвинять меня. Ну, думаю, теперь Головой в реку, и всё. Зря вшивал ампулу.
Алёнка верит в Ивана, ждёт его.
Кто судил тех, которые погибли в застенках, в лагерях, на фронтах — в затылок, кто осудил на гибель миллионы людей?
Алёнка никогда никого не судит. А она, Марья, судит.
Отец живёт — радуется жизни. Иван живёт — радуется.
Она лезет вверх. Ближе яркий свет. Борис Глебыч не рухнул в пропасть, жив. Моисей добрался до верха. И над ней гремит голос: «Не убий», «Не укради», «Люби ближнего твоего, как самого себя», «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим».
Кто говорит? Колечка?
Колечка идёт молча, уронив голову на грудь.
Гремит в ушах голос: «Не убий», «Люби ближнего твоего…», «Возлюби Господа Бога твоего…».
— Ты был болен, Колечка, — говорит Марья, — потому что не мог жить, как хотел, делать, что хотел, сначала тебя…
— Э-э-э, — прервал он её, — «сначала», «потом»… Разве в этом дело? Много погублено жизней. Погублено, и баста.
— Колечка, как жить?
Наконец яркий свет. Голос гремит. Вот сейчас она поймёт, что делать дальше.
А Колечка не отвечает. Видно, он совсем не ходил несколько месяцев, едва передвигает ноги, ей всё время приходится сдерживать шаг, она останавливается, давая ему отдохнуть. Очень медленно бредут они по Москве.
4
В тот год, когда мама с папой поженились, Колечка бросил институт и наверняка не вернулся бы туда, если бы не Петя, то есть к тому времени уже Меркурий Слепота. Меркурий разыскал его на станции Москва-Сортировочная, где Колечка разгружал вагоны, и предложил ему написать сценарий.
— «Напишем вместе, — сказал мне тогда Петька, — а режиссёром буду я. И актёров подберу я. Будет твой и мой дипломный фильм. Мой руководитель обещает пробить на большой экран». Сначала я не понял ничего, а потом понравилось. Эдакое событие — самим сделать фильм! Полгода мы ругались с Петькой из-за каждой сцены, из-за каждого героя, чуть до драки не доходило. Самое лучшее времечко. Ругаться ругались, да никогда столько всего не напридумывали, сколько в те месяцы. «Ведьму» в свой фильм вставили, с Олькой, конечно, и несчастные наши любви, и удачливого твоего папочку. Только не думай, что всё дело — в любви. Нет, у нас в сценарии не любовная драма, а драма философского масштаба: быть или не быть. Наша героиня по своему призванию великая актриса, а учится по приказу родителей на врача. Знаешь, небось, что такое призвание. Так вот, пошла она во врачи, а какой, она врач?! Не чувствует больного, не видит. Опасна для больного. В общем, погубила она человека. Вот тут и началась драма. Это тебе не любительский спектакль, когда после финала грим смыл и дуй домой, тут жизнь человека! Сама понимаешь, сколько разных конфликтов! Героиня и родители. Героиня и умирающий больной. Героиня и любимый, но не любящий. Героиня и любящий, но не любимый. Героиня и призвание: Ведьма или врач. Главную роль дали маме. Она только родила, кормила вас, казалось бы, какие там роли и фильмы, но твоя бабушка уговорила маму: «Буду сидеть сколько нужно, только играй!» Твоя бабушка была молодая, весёлая. Так лихо ушла с работы! «Ещё успею, наработаюсь и поживу в своё удовольствие, дай помогу дочери! Пусть пока муж кормит меня», — смеялась. Не знала тогда, что удовольствий и будущего у неё нет: война, голод, смерть на пороге.
Колечка говорил холодно, отстранённо. От ходьбы он устал, снова стал задыхаться, и они сели на скамью, горячую от солнца. Только теперь не под липой, а под пушистыми кустиками.
— Мама сыграла так, как сыграть могла только она. Каждое слово не просто слово, а оборачивается вопросом: «Быть или не быть?» Надо сказать, отношения наши с отцом остались прежними. Отец обладает удивительной способностью, впрочем, как любой эгоцентрик: не видеть других людей. Он просто не заметил того, что и я люблю Олю.
Колечкин голос, тихий, рвущийся, совсем не походил на голос сказочника, не позабытый за давностью лет, но он делал незнакомые события знакомыми, точно она в них принимала участие!
Отца начали снимать на третьем курсе, и к концу ВГИКа он был уже знаменитым артистом. Сразу принятый зрителями и режиссёрами (редкий случай), купался в похвалах, подарках, приглашениях и любовных объяснениях. «Снимайся, если хочешь, — разрешил он маме, — если дети пристроены». Тут же он позабыл и о фильме, и о том, что Олю начали снимать, дня не хватало: рано уходил, приходил поздно, съёмки, репетиции, приёмы. А для мамы началась непонятная, необыкновенная жизнь. Утром она кормила их грудью, сцеживала молоко — для обеда и попадала в руки Пети-Меркурия.
Наверное, он и в самом деле был поначалу неплохим режиссёром. «Виталий — твой больной, — объяснял маме. — Ему всего четырнадцать. От твоего диагноза зависит, жить ему или не жить. Болезнь у него коварная, симптомы совпадают с другой, требующей совсем другого лечения. Выпишешь не те лекарства, вызовешь вспышку настоящей болезни, а потушить не сможешь. При этом нарушишь равновесие в организме, резко начнут расти инородные клетки и перевесят здоровые — мальчик погибнет. Тебе нравится Виталий. Он добр, ласков, любознателен, терпелив. Он влюблён в тебя и доверяет тебе. А ты… а у тебя премьера „Ведьмы“, на которую придёт твой любимый. — Любимого Меркурий решил сыграть сам. Говорил Меркурий вкрадчиво, пытаясь всеми силами сдержать свою страсть. — От „Ведьмы“, можно сказать, зависит вся твоя жизнь. Ты много лет любишь, тебе казалось, безнадёжно, и вдруг любимый заинтересовался твоей игрой, захотел прийти на спектакль. Единственный шанс. Перед тобой — больной мальчик, а ты нетерпелива, ты — в „Ведьме“, Виталий мешает тебе, отвлекает от главного события твоей жизни. Только не грубо, Оля, ни в коем случае не грубо! Тебе жалко Виталия, просто ты не врач по своей природе».
