— Кто «он»?
— Ваня.
Марья уселась прямо на приступочку перед подъездом, уставилась на Алёнку, как на доисторическое животное.
— Сегодня в семь утра. Дед ещё спал, я уже встала. Позвонил, как всегда, два коротких. Сначала я решила, померещилось. Но ведь слышала! А галлюцинаций до сих пор не было! Да Базиль урчит и мяучит, царапает дверь. Бросилась открывать. Он. — Алёнка глотнула воздуха, как рыба на суше. — Оказывается, он шёл ко мне всю ночь. Пешком. Чтобы сказать: он любит меня всегда. Слышишь? Он любит. Как и я.
— Где же он? — спросила Марья. — Пойдём к нему.
Алёнка блаженно улыбнулась:
— Он ушёл обратно.
— Почему, если он пришёл?
Алёнкина улыбка сбивала с толку.
Слишком много событий для одного дня! Марья встала, взяла Алёнку за руку, повела домой. Лифт. Тётя Поля. Комната — вспыхнувшая всеми лампочками.
— Садись. И говори по-человечески.
— Он любит. — Алёнка словно приласкала каждую букву этих магических слов.
— Если любит, почему он не с тобой?
— Потому, что есть Вероника, — просто, как о само собой разумеющемся, сказала Алёнка.
— Но Веронику он не любит?! — воскликнула Марья.
— Любит, — тихонько сказала Алёнка. — Она живёт ради него. Она — это его накрахмаленные, отутюженные рубашки, его здоровье, его покой.
— Но и ты можешь стирать и гладить ему рубашки, беречь его здоровье и покой.
— Она растит его детей. — Алёнка лучезарно улыбается.
— Так зачем он пришёл к тебе? — возопила Марья. — Чтобы сделать своей любовницей? Чтобы поиграть с тобой?
— Нет же! — Алёнка засмеялась. — Чтобы сказать, что любит. — И снова каждая буква укрылась Алёнкиной радостью.
— И тебе… этого достаточно? — растерялась Марья.
Алёнка кивнула. Она вся была из прошлого — из той поры, когда спешила от Марьи на встречу с Иваном. Распушились волосы, сияют глаза, полураскрыты губы.
Алёнка — ребёнок, открывший любовь.
— Сначала мы с ним завтракали вместе. Потом были у вашей мамы. Твои цветы лежали, а ты уже ушла. Иван очень спешил к маме, чтобы встретиться с тобой. Сказал, сильно виноват перед тобой, но он не виноват, ты не понимаешь…
— Ты была с Ваней у мамы? — Алёнка кивнула. — А как же работа? — задала Марья нелепый вопрос, но тут же ответила на него: любая работа в тартарары, когда пришёл тот, кого ждёшь всю жизнь.
— Сегодня воскресенье, — сказала Алёнка.
— Ах да, правильно, Коля говорил…
— Какой Коля?
— Не важно. — Марья была не в силах рассказывать Алёнке весь свой бесконечный день. — А потом? Что было потом? — затеребила Марья Алёнку.
— Ваня сказал, что даже если они с директором запустят книгу в производство, цензура вернёт: нельзя рушить авторитет тех, кто стоит у власти. Ты же обобщаешь! У тебя не просто Владыка. Твой Владыка может стать во главе партии.
— Вот и хорошо, вот и пора порушить…
— Не пора, Маша. Всему своё время. Ты вылезла рано. Не высовывайся. — Марья вздрогнула — какое ходовое слово, однако! — Так сказал Ваня. Не подставляй себя. Возможна только местная терапия. Он тебе объяснял, ты не захотела слушать. Можно сказать то же самое, но запрятать в подтекст. Ты же прямо в лоб, категорично.
— Он встречался с тобой, чтобы ты всё это объяснила мне?
Алёнка задумалась. Потом покачала головой:
— Сначала я тоже так решила. Но зачем тогда идти пешком всю ночь?
— Куда идти пешком?
— Он сказал, что проснулся в полпервого от того, что я склонилась над ним и говорю: «Ванюша, я придумала, как надо решить эту сцену». Так было когда-то. Говорит, увидел меня и не смог больше спать. Оделся, вышел из дома и пошёл. Он до утра шёл пешком. Ему хотелось, говорит, пережить всё сначала, каждый наш день. По тем улицам шёл, по которым мы вместе ходили. Ведь он мог взять такси, правда, Маша?! — снова не то утвердительно, не то вопросительно сказала Алёнка. — Если бы только из-за того, чтобы о тебе, зачем идти пешком?! Нет, это он к себе прошлому шёл, я знаю…
— Когда вы условились встретиться? — спросила нетерпеливо Марья, заразившись от Алёнки её радостью.
— Не знаю, Маша, Ваня не сказал. Наверное, теперь уже тогда, когда он придёт совсем!
— Как же он придёт к тебе совсем, если, как он говорит, а ты повторяешь, он любит Веронику?!
— Он придёт тогда, когда совсем разонравится себе, а разонравится он себе такой, который вместе с Вероникой, — обязательно. То, что он рассказал мне, не на всю жизнь. Важные люди, совещания, загранпоездки — это игрушки. Он поиграет в них и отбросит. Я знаю его. Вот увидишь, придёт! — упрямо, доверяясь чуду, повторила Алёнка. — Захочет настоящей жизни.
— А если это будет слишком поздно, когда на настоящую жизнь не останется ни сил, ни времени?
— Нет, — протянула Алёнка, — не думаю.
— А что значит «настоящая жизнь» для Вани?
Алёнка улыбнулась, не ответила.
— Давай попьём чаю, Маша, я умираю с голода. Мы обедали с ним в ресторане, но я не могла есть, а сейчас так жалко!
Марья пошла на кухню ставить чайник. Она тоже давным-давно не ела.
Тётя Поля жарила семечки. Запах плеснулся в ноздри, пропитал детством.
— Не хочешь?
— Хочу, тётя Поля, очень хочу.
Часть IV
Глава первая
1
Вокруг ограды Марья посадила хмель, и он так укутал решётку молодыми листьями, что с дорожки нельзя разглядеть ни холма с земляникой, ни даже памятника. Памятник из зернистого чёрного мрамора поставил маме отец. Золотыми буквами написал: «Пусть земля будет тебе пухом. Помню каждую минуту». Марья хотела положить маме бесформенный большой камень — проще и понятнее, чем памятник, но всё равно была очень благодарна отцу. В самом ли деле отец помнит маму каждую минуту или словами и памятником хотел заставить Марью вернуться к нему, неизвестно, а памятник стоит прочно — навсегда.
Только вообще-то нужен он маме или нет?
Или маме нужно то, чтобы она, Марья, приходила к ней?
А может, ничего маме не нужно? Может, в самом деле ничего нет? Ни остающихся жить душ, ни Бога?
Как-то отец сказал небрежно, за пьяным разговором: «Какой Бог, ребята? Рассыплемся в прах, удобрим землю. В лучшем случае из нас вырастут деревья, а то — крапива?» И засмеялся.
В самом деле, деревья на кладбище — особые, с сочной, богатой листвой.
Но почему же часто чудится ей: мама зовёт? Но почему же лишь на кладбище ей спокойно? Словно нет за оградой опояски трамвайных путей, лжи, предательства, рака. Если мертвецы только прах и удобрение, почему же так величествен, торжествен и значим этот покой? В нём, она чувствует, есть какое-то и ей предназначение?! Не удобрением же стать для деревьев?!
