Сидя вместе с Дюраном, я был равнодушен, но не груб. И все же в течение десяти минут он убедил меня, что он не торгаш. Его модель работы во многом полагалась на исследование, подобное исследованию Талера, предсказывающее человеческую склонность к ошибкам. Вообще, бихевиористские финансы предполагают, что люди в поисках определенности обращают внимание не на то, на что нужно, – рост или падение цены акций, совет от друга, – и с такой информацией они могут принимать только плохие решения. Эти решения могут не быть плохими на момент их принятия, но поскольку люди продолжают ими делиться, они ухудшают положение. С течением времени это превращается в безобразие. Дюран хотел защитить людей от них самих. «Мы не стремимся к эффективности, – сказал он. – Мы стремимся к хорошим решениям». Именно эти решения – небольшие, но многочисленные – складываются вместе и могут перевести кого-то на верную сторону тонкой зеленой линии.
Стремление Дюрана помогать людям принимать решения пробудилось с рвением новообращенного. Рожденный в Зимбабве, в возрасте 35 он продал свою первую компанию, фирму по финансовым консультациям. Эти деньги от GE Financial позволили ему делать все, что он захочет, или не делать вообще ничего. Через несколько лет он стал неугомонным. Когда он помог своей теще, он все больше стал думать о том, чтобы создать новую фирму, United Capital. Он знал, что у некоторых людей есть деньги, но они не могут позволить себе обратиться в фирмы высокого уровня с лучшими инвестиционными менеджерами. Эти консультанты работали только с состоятельными клиентами. Он решил ориентироваться на людей вроде его тещи, с их «умеренными, не чрезмерными, состояниями». Людям с $200 000 нужно работать и продолжать откладывать сбережения, говорил он, в то время как у людей с десятками миллионов долларов есть доступ к высококлассным консультантам. Он основал United Capital, чтобы обслуживать людей, у которых было от $500 000 до $10 миллионов, но сконцентрировался на клиентах с состояниями в диапазоне от $1 миллиона до $2 миллионов. Он хотел быть избирательным. Он не брал деньги просто у богатых людей. Он управлял средствами тех людей, которые брали на себя обязательства по активному участию в своем финансовом будущем – у которых было стремление быть состоятельными. Он не хотел клиентов, которые донимают своих консультантов советами от своих друзей, или тех, кто спрашивал снова и снова, куда направился рынок акций; он хотел клиентов, которые больше думали о тратах, сбережениях и больше всего о своих главных целях в жизни.
Дюран решил, что супруги и партнеры должны объединяться, чтобы определять для себя эти цели и идти к ним. Пассивная сторона в отношениях должна была выражать свое мнение. Это проще сказать, чем сделать. Так что вместо того, чтобы пытаться заставить людей говорить, Дюран предлагал им сыграть в карточную игру. Он называл ее Честными беседами. В игре три разные колоды карт, благодаря которым игра раскрывает человеческие страхи, стремления и радости. На начальном уровне была задача заставить людей перестать думать о прибыли, которую они могут получить от рынка акций. На следующем уровне задача состояла в том, чтобы люди обдумали большие цели и страхи – так же, как его теща думала о своем портфеле как об источнике денег, которые помогут ей поддерживать ее стиль жизни, а не как об оценочном листе. В то время как прибыль – и взносы, необходимые для ее получения, – была важна для достижения цели, решения, которые люди принимали под воздействием эмоций или догадок, могли свести на нет их инвестиции и оставить их на неверной стороне тонкой зеленой линии.
«Честные беседы покажут вам, как на вас влияют ваши предубеждения, – говорил Дюран. – Когда вы подбираетесь к вопросам о причинах ваших предубеждений, вы погружаетесь в себя глубже. Вам нужно понимать последствия своих решений и работать над этим. Это и есть осведомленность».
Это поразило меня до глубины души. Я допустил множество инвестиционных ошибок в своей жизни. Первые инвестиции, которые я сделал, были в 1999 году, и я провел их со своим университетским другом, который работал в Merrill Lynch. Мы оба только начинали. У него было несколько мыслей о том, как мне следует инвестировать свои средства. У меня было несколько других идей. Он не отступал. Несколькими годами позже, после того как я сказал ему, чтобы он вложил все мои деньги в акции технологических компаний (когда этот пузырь вот-вот должен был лопнуть), я попросил его прислать мне чек с тем немногим, что осталось. Я купил слишком дорого и продал с едва ли достаточным количеством дохода, которого еле-еле хватило на новую пару лыж, ботинок и палок. После этого опыта я попытался инвестировать самостоятельно, но я был чрезмерно консервативен. Уровень моей склонности к риску был близок к уровню моих восьмидесятилетних родителей – множество низкодоходных депозитных сертификатов, которые гарантировали, что мои инвестиции будут на месте, но не обязательно будут поспевать за инфляцией. После этого я обратился к крупному брокеру, думая, что он или его фирма предоставит нам базовый уровень высококлассного обслуживания. Идея исходила от моей жены, у которой был какой-то управляющий – один из тех людей, которых рекомендовали друзья друзей. Он работал в Smith Barney, и мы решили, что он должен что-то знать. А если он и не знал, у фирмы были методы действий, которые заставляли верить, что он не облажается. Орел (Eagle), как мы его звали, игра слов из его фамилии, много говорил и предлагал одну идею снова и снова: продавать покрытые опционы, которые приносят немного денег, но этот план настолько же относился к инвестициям, как мини-гольф относится к чемпионатам по гольфу. Я помню, что приехал к нему в офис на Парк-авеню, который находился на стороне с хорошим обзором горизонта. Он говорил нам о том, что только что приехал со съемочной площадки своего клиента-режиссера, что звучало так, будто бы я должен быть польщен такой компанией. Когда рынок обрушился в 2008-м, Орел замолчал. Вскоре после того, как мы потеряли 30 % нашего инвестиционного портфеля, мы перешли к зарегистрированному финансовому консультанту, о котором узнали, пока жили в Бостоне. К этому моменту – или наконец – мы стали умнее. Как настоящего консультанта – а не служащего брокерской фирмы – его доверительная обязанность состояла в том, чтобы действовать в наших интересах. Нас подкупило полное отсутствие обещаний с его стороны. Конечно, он показывал нам возможную прибыль, но он также говорил нам, как затраты и сбережения повлияют на эти вероятные прибыли. Он больше времени посвящал обстоятельствам, о которых мы его не спрашивали: страховка, налоговое планирование, траты на образование, огромная и всепоглощающая куча денег, которая однажды могла бы стать домом. Это было все, чего мы хотели, – совет обо всем, что мы могли контролировать, и уверенность в его решениях по инвестициям, которые мы контролировать не могли. Это был тяжелый труд для него и для нас.
Учитывая мою историю инвестиций, я хотел сыграть в дюрановские Честные беседы с женой. «Можете прислать мне одного из ваших консультантов, чтобы он сыграл со мной и женой?» – спросил я Дюрана.
Через месяц или немного позже на мою улицу заехал Майкл Дункан. Дункан был худым, невысоким и напряженным, а его прическа маскировала редкость волос. Его костюм был сделан на заказ. Когда он вошел в дверь, в его шагах была решительность наполовину доктора, приехавшего на вызов, наполовину федерального агента с повесткой в суд. Когда он оказался внутри, он не стал тратить время и сразу перешел к игре. Мы с женой внимательно слушали, пока он рассказывал о правилах и перебирал карты, как серьезный игрок в покер, – лимонно-зеленые, синевато-серые и цвета, которые Дункан назвал католическим пурпурным.
