За околицей простирался луг, заросший высокой травой. Местность понижалась, выходила к речке, петляющей по равнине.
Эти двое еще не потеряли надежду уйти. Мужчина держал женщину за руку, волок за собой. Она потеряла автомат, спотыкалась. Он оборачивался, стрелял с одной руки, что было неудобно и малоэффективно. Они пробежали не больше ста метров.
Файдулин был метким стрелком. Первой упала женщина. Вагизу было видно, как пули, выпущенные им, вырывали клочья шерсти из вязаной кофты. Мужчина повалился перед ней на колени, тут же вскочил, пылающий бешенством, с автоматом у живота, готовый потрошить ненавистных оккупантов. В этот момент меткая пуля и проделала дырку в его черепе.
– Волков, Малашенко, остаться, проверить двор! – приказал Кравец.
Остальные бросились на склон, увязая в траве, сгрудились над мертвыми телами, озадаченно чесали затылки. Файдулин, конечно, все сделал правильно, и все же противно убивать женщин, пусть они и сами готовы тебя прикончить.
Она лежала с подвернутыми ногами, разбросала руки. Звериная тоска застыла в искаженном лице. Пепельные волосы разметались по траве.
У мужчины была срезана верхняя часть черепа. Но порода угадывалась даже на мертвом лице. Лет сорок, скуластый, гладко выбритый. Мертвые глаза источали пронзительный ясный холод. Они лежали рядышком, словно прилегли на минутку.
– И жили они недолго и несчастливо, – заявил остряк Овчинин.
– Может, и счастливо. Откуда ты знаешь? – проговорил Газарян и пожал плечами. – Но недолго, факт.
– Знакомая морда, – заявил Кравец. – Совсем недавно я ее видел в каком-то личном деле или ориентировке.
– Да, удачно мы зашли в эту хату, – с усмешкой выдал сержант Овчинин. – Товарищ капитан, вы и вправду думали, что нас тут молоком напоят?
– Ладно, хоть не убили, – проворчал Файдулин.
– Вспомнил! – Кравец довольно оскалился.
– И я, – похвастался Овчинин. – Господин Сташевич собственной персоной. Был куренным атаманом в Загорьевском кусте. Сволочь бандеровская. Два года зверствовал в батальоне «Нахтигаль», вешал евреев и поляков. Потом ушел на вольные хлеба, заразился идеей самостоятельной Украины. Банду его разбили в пух и перья, сам бежал. Видимо, баба у него жила в этом селе, и он неровно к ней дышал. Может, в гости зашел или с собой увести хотел. Да и баба к нему, похоже, благоволила. Бывает такое. – Овчинин пожал плечами. – Мужчина видный, фанатичный борец за самостийность, мать его за ногу.
– Кто-нибудь понимает, что такое украинская самостийность? – проворчал Файдулин. – Как она вообще может быть? Кому это надо? Эти западные хохлы всю дорогу кому-то задницу лизали и шапку гнули. То австриякам, то полякам, то немцам.
– Ладно, не будем проводить политинформацию. Все и так понятно, – буркнул Кравец. – Размялись, товарищи бойцы, закончили утреннюю гимнастику? – Он обвел глазами подчиненных. – Переходим к водным процедурам и продолжаем путь. Собрать оружие, тела пусть лежат. Прибудем в Турово, направим сюда похоронную команду.
Они вернулись на участок.
– Чисто, – доложил Волков. – Соседи смотрят со злобой, но с вилами пока не бросаются. Не любят нас здесь, Алексей, – посетовал старший лейтенант. – Похоже, эти западенцы до последнего не верили, что советская власть вернется. А теперь вся Галиция в шоке. Думали, немцы все же справятся, не пустят нас сюда.
– Не тех хозяев они себе выбрали, – сказал Алексей. – Немцы их тоже прокатили с независимым украинским государством. Штука действительно нереальная, бред какой-то.
– То ли еще будет. Мы ведь и дальше пойдем. Уже шагаем по Европе, скоро Берлин брать будем. Сами они виноваты. Разве мы кого-то трогали? Жили себе, социализм строили, расширяли братскую семью советских республик.
Капитан вспомнил слова, приписываемые великому Бисмарку: «Можно выманить русского медведя из берлоги, но невозможно загнать его обратно».
– Товарищ капитан, в сарае бабка сидит, – поставил его в известность Малашенко. – Злая, шипит, к себе не подпускает, слезы горькие льет. Что делать-то с ней? Она ведь явная вражина, не могла не знать, что у нее в доме бандеровцы. Баба, которую убили, то ли внучка ей, то ли дочка.
– Оставь ее, – отмахнулся Кравец. – Что с нее взять? С бабками не воюем. Все к машине, поехали, время не ждет! Малашенко, заводи колымагу!
– А чего колымагу-то? – обиделся сержант. – Нормальная машина. «Виллис», что ли, лучше? Так он только внешне солиднее, да сиденья в нем удобнее. А если по грязи да по кочкам надо!.. Нет, товарищ капитан, я нашего «козла» ни на какую заморскую хрень не променяю, обжигался уже.
«Газик» в последнем бою практически не пострадал. В него угодило несколько пуль, но с учетом того, что попадало раньше, хуже выглядеть он не стал. «Жизненно важные органы» машины задеты не были.
Через полчаса запыленный «ГАЗ-64» въехал в районный центр Турово, где помимо железнодорожной станции имелись тщательно охраняемые склады горюче-смазочных материалов и небольшая нефтебаза, что делало райцентр значимым объектом. Здесь стоял усиленный гарнизон, работала комендатура. На подъездах к Турово стояли посты, через которые машина проходила беспрепятственно. Городок был пыльным, унылым. Никуда не делись следы артобстрелов и бомбежки с воздуха.
Его забрали у немцев в начале августа. Батальон СС и две роты украинской полиции сопротивлялись с отчаянием обреченных. Их дважды выбивали из города, они каждый раз переходили в контратаку, теснили красноармейцев.
Исход сражения решила танковая рота, с ходу вступившая в бой. Любая хата, откуда велся огонь, превращалась в развалины после прицельного выстрела. Уцелевшие защитники Турова бежали. Их окружили за городом, пленных не брали, били в упор, не давали закрепиться. К эсэсовцам и украинским полицейским советские солдаты слабостей не питали.
Фронт за этот месяц отодвинулся километров на девяносто. Упорные бои шли в Западной Галиции. Немецкие танковые колонны дважды пытались контратаковать изрядно растянутые позиции 15-го стрелкового корпуса. Но в Турово фашисты уже не вернулись, выдохлись по дороге. Теперешняя Красная армия была уже совсем не такой, как в сорок первом. Глубокие фланговые охваты ее уже особо не пугали.
«Газик» ехал мимо скособоченных хат и двухэтажных бараков. Комендатура располагалась в центре поселка, в здании бывшей районной больницы. Раньше здесь сидела немецкая оккупационная администрация, работало полицейское управление. В ходе боев дом почти не пострадал.
В восточном крыле был оборудован госпиталь. Там стояли полуторки с красными крестами, несколько легковушек, среди которых выделялись элегантностью трофейные «Мерседесы». Сновали красноармейцы. Выздоравливающие солдаты и офицеры курили на ступенях. Доносился женский смех.
Комендатура располагалась в соседнем крыле. «Газик» въехал в подворотню, свернул за угол. У заднего крыльца стояли «Виллисы», мотоциклы, полуторка, крытая брезентом.
