И тут луч фонаря мазнул по какому-то каменному выступу. Размером с половину гроба.
Мы отодвинули его в сторону и увидели узкий темный коридор. Дышать становилось все труднее и труднее.
Взявшись за руки, мы шли так долго, что, казалось, прошли под землей весь город.
И наконец появился свет.
Он лился сверху. Мы подняли головы и увидели что-то вроде отдушины, какие делают в погребах.
Мы прошли еще немного вперед и увидели полки вдоль стен, а на них поблескивающие банки с соленьями и вареньем.
– Какой-то предприимчивый человек таким образом использовал подземный ход, – сказал Саша и спокойно выбрался наружу.
Я вышла следом.
Мы оказались в лесу. Солнце медленно поднималось над рекой. В зарослях молодых ив и берез мы увидели сооруженный из веток, палок и картона шалаш.
– Это какой-то бомж. Марксовский робинзон. Обворовал пару погребов – видишь, их там вон сколько – и спрятал сюда.
Выход из пещеры был похож на дупло сгнившего древнего дуба. Никому и в голову не пришло бы забираться туда.
А потом мы увидели и бомжа. Худой, заросший, он удил рыбу, стоя по колено в воде.
Мы отошли подальше, поискали поляну и достали наконец из куртки янтарное панно.
Оно, постепенно напитываясь светом и теплом, заиграло золотистыми бликами. С каждой минутой все ярче и ярче проступали на нем диковинные цветы, сложный орнамент…
Вспомнив про орнамент, я поняла, что, сложив воедино все четыре его фрагмента, мы получили бы точную копию гравюры. Похоже, Отто Либен специально таким вот хитрым образом расположил свой зашифрованный план, чтобы тот, кто вздумает украсть его тайну, первым делом ухватился за рукописи, вложенные в эти обычные на первый взгляд папки.
Поэтому-то он и разозлился, когда его секретарь, Гельмут Гоппе, подарил понравившуюся русскому папку. Одну из четырех.
Я снова взглянула на панно. В некоторых местах янтарь поблескивал красными бликами. И это было похоже на свежую кровь…
