– Я же вам при первом знакомстве сказал, что я Кидд. Уильям Кидд, и никто другой.
Торговец загадочно засмеялся.
– Просто Кидд и ТОТ САМЫЙ КИДД – это весьма различающиеся вещи.
Капитан расстроился, как будто его втравили в какую-то нехорошую историю.
– Да почему же?!
Толстяк попытался сесть на один из табуретов, но тот предупредительно скрипнул, и гость оставил свое намерение.
– Видите ли, друг мой, ТОТ САМЫЙ КИДД рисовался в моем, например, воображении неким гигантом, неуловимым, изобретательным, неустрашимым воином. Только такой человек мог одержать те победы, которые молва ему приписывает. Вы же предстали передо мною совсем в другом облике.
– В каком? – глядя исподлобья, поинтересовался «просто Кидд».
По лицу Ливингстона пробежала тень легкого замешательства. Легчайшего.
– Вы явились передо мною человеком задумчивым, рассеянным, слегка не уверенным в себе. Что разительно не совпадало с тем образом, что создала молва.
Капитан Кидд нахмурил брови:
– Но ведь французов побеждал не какой-то там образ, а я. Не ТОТ САМЫЙ КИДД, а тот, что стоит перед вами!
Ливингстон обезоруживающе улыбнулся:
– В этом-то и заключается самое интересное.
– Именно поэтому вы и хотите отвести меня к губернатору?
Толстяк уточняюще поднял указательный палец:
– Не из-за того, что возникла путаница, а из-за того, что были одержаны победы.
Губернатор Нью-Йорка, как и многие высокопоставленные чиновники того времени, не стремился воздвигнуть непроницаемую стену между собой и теми, кого принято называть джентльменами удачи. Как мы сможем узнать позже, не чурались деловых отношений с этими людьми (особенно, когда они находились на волне успеха) и господа, обитающие в самых высших слоях общества.
В конце концов, линия любой судьбы может изогнуться так, что гонимый и презираемый окажется властвующим. Достаточно назвать Моргана, который из головореза превратился в правителя Ямайки и рыцаря короны.
Но не надо думать, что во дворец сэра Флетчера приглашали любого, у кого грудь была в наколках, кулаки – в ссадинах, а рот полон рассказов о битвах и абордажах. Губернаторское приглашение было как бы свидетельством высшего признания. Например, когда экипаж «Антигуа» узнал, что их капитан удостоен такой чести, то в его рядах (экипажа) стихло недовольное брожение, которое всегда возникает в рядах невоюющей армии.
Уильям Кидд, занятый покупкой дома, его обустройством и неторопливыми мечтами о своей будущей жизни, полностью запустил бандитский промысел. Матросы, мгновенно прогулявшие и проигравшие все доставшиеся им от дележа деньги, стали все громче рассуждать о том, что неплохо бы снова поискать счастья в волнах.
Они уже были готовы отправить к своему сухопутному капитану депутацию с требованием предпринять что-нибудь, но тут прошел слух, что Кидда приглашает к себе Флетчер.
Это всех угомонило.
Самому последнему портовому забулдыге было известно, что губернатор ничего не делает просто так, раз уж он кого-то пригласил – значит, за делом.
Команда пришла в приятное возбуждение.
Самые нетерпеливые прикидывали, на что они потратят деньги, добытые в совместном начинании с господином губернатором Нью-Йорка.
Интересно, что рассуждавшие не ошибались. Друг капитана Кидда, Роберт Ливингстон, пригласил приобретшего некоторую известность капера для того, чтобы тот установил серьезные деловые контакты с сэром Флетчером. А какого рода они могли бы быть, представить легче легкого.
Не о торговле шерстью и не о заготовке леса должен был пойти разговор.
Губернаторский прием – не такая уж простая вещь.
Прежде всего надо было как следует экипироваться Уильям никогда не мог похвастаться безупречным вкусом по этой части, общество пиратов и полупиратов, в котором он вращался последнее время, мало способствовало совершенствованию этого вкуса. Ливингстон взялся ему помочь.
Давно замечено, что провинциальные моды всегда пышнее и цветастее столичных. Правители, обладающие условной или временной властью, окружают себя большей роскошью, нежели те, кто правит по праву.
Другими словами, Ливингстон сочинил капитану Кидду костюм, в котором его на приеме при парижском или лондонском дворе сочли бы за туземного вождя, притворяющегося джентльменом. Все было крайне крикливо. И ткань камзола. И шитье.
И кружева. (Кстати, ушедшие из моды во временное забвение вместе с царствованием отвратительного короля Якова.)
Кидд чувствовал себя павлином, но верил, что для пользы дела должен выглядеть именно так. Тем более что облачение Ливингстона мало чем уступало в роскоши его собственному.
Зала, в которую они вошли, поразила его воображение.
Все сияло.
Все сверкало.
Все звучало.
Впрочем, он вряд ли смог бы вспомнить какие-то отдельные детали встречи, если бы его на следующий день попросили этот прием описать.
Великолепно одетые люди стояли группками и о чем-то беседовали. Неторопливо и негромко.
Довольно много было дам.
Что характерно, ни одна из них не была одета так, как одевались сестры Плант. Очевидно, остров Невис был еще более удален от основных течений моды, чем Нью-Йорк. Впрочем, Уильям Кидд не сделал этого наблюдения.
Музыканты в углу залы прервали порхание своих смычков.
Появился дворецкий с длинной, богато украшенной палкой в руках и, звучно ударив ею в пол, объявил:
– Его высокопревосходительство губернатор Нью-Йорка!
Кружки говорунов на время распались и устремили взоры к той портьере, из-за которой должен был появиться сэр Флетчер.
Одним словом, вице-королевский размах. Ливингстон, до появления первой персоны ведший себя довольно раскованно (с кем-то перемигивался, с кем-то заговаривал серьезно, кому-то пытался представить своего спутника), немного напрягся.
– Постарайтесь произвести на сэра Флетчера благоприятное впечатление.
– А как он узнает, что я здесь, вон тут сколько народу?
Ливингстон тихо простонал в нос:
– Он уже знает.
– А что ему от меня надо?
Ливингстон застонал громче:
– Я же уже говорил, он хочет сотрудничества. Может быть, он предложит вам какое-нибудь дело.
– Какое?
– Я пока не знаю, вернее, это не важно, одним словом, что бы он ни предложил, не отказывайтесь, понятно?
Губернатор оказался пожилым кривоногим дылдой. Губернаторша тоже была высоченная и худая. О состоянии ее ног что-либо сказать было трудно, их скрывал кринолин.
