– Наверное.
– Правительство вигов готово пойти на огромные уступки Аурангзебу ради того, чтобы он никогда никому эту бумагу не показывал.
Кидд опять кивнул.
– Вы понимаете, это же прямое предательство интересов Англии!
Копыта цокали, деревья за решетчатым окошком мелькали.
– Предательство.
– Если вы согласитесь выступить с новыми показаниями, изложите во всех подробностях всю историю с алмазом и укажете, где он находится в настоящее время, мы вас спасем. Вы станете состоятельным человеком, вернетесь… в общем, отправитесь куда захотите.
– А кто пострадает, если я дам показания?
– Да все. И премьер, и министр иностранных дел, все!
– А лорд Белломонт?
– А этого вообще сотрут в порошок! Решайтесь, лес заканчивается.
– А те, кто помогал губернатору там, в Нью-Йорке?
– Никто не уйдет от ответа. И этот торгаш Ливингстон, и… да решайтесь вы, осталось каких-нибудь пятьдесят футов до засады.
– Значит, все, кто был связан с Белломонтом, пострадают. А если кто-то был с ним связан слегка, не напрямую, просто был хорошим знакомым и даже не мужчина?
– Мы отыщем всех, кого еще не отыскали. Покончим со всей этой кликой. Мужчины, женщины, негры – заплатят все. Для нас все равны! Решайтесь же.
Адвокат-пастор схватился за ручку двери.
Кидд отрицательно покачал головой.
– Нет?!
– Нет.
Потрясенный адвокат потерял дар речи. Он был слишком уверен, что смертник согласится в конце концов.
Карета неторопливо проехала мимо засады.
Адвокат тяжело дышал и пытался ослабить ворот своего одеяния. Когда на его лицо падал солнечный луч из дверного окошка, было видно, что по нему катятся потные ручьи.
Под колесами кареты загрохотала каменная мостовая. Послышались крики зевак. Оставалось только гадать, приветствуют они смертника или сочувствуют ему.
Дома вдоль центральной улицы были двух– и трехэтажные. Кидд отрешенно смотрел на покачивающиеся балконы и крыши, на прозрачные легкомысленные облака над ними.
Адвокат молчал, борясь со своим отчаянием и возбужденным дыханием. Он никак не мог смириться с мыслью, что столь хорошо подготовленный побег не удался.
И по какой причине!
– Ладно, вы не хотите бежать, но объясните хотя бы почему?
Кидд ничего не ответил. Он сел прямее на своей скамье и прислушался.
Стал слышен или, вернее сказать, ощутим шум собравшейся на площади толпы. Многолюдное ожидание притягивало к себе карету, как магнит. Отдельные выкрики вспыхивали, как искры, на фоне монолитного гудения.
Карета начала поворачивать направо.
Это означало – прибыли.
Значит, где-то слева помост.
Карета остановилась.
Адвокат криво усмехнулся:
– Не все мы выпили вино и жизнь прожили лишь на треть, но в искупленье нам дано в цветущем мире умереть.
Дверца кареты распахнулась.
Шум толпы сделался слышнее. Кидду показалось, что он чувствует ее дыхание, как будто громадное животное распахнуло свою пасть.
Эпилог
Лорда Белломонта замучили простуды.
Сразу по завершении дела капитана Кидда он собирался отплыть в Нью-Йорк, но план этот расстроился. Жесточайший жар свалил губернатора в постель. Больше недели он находился в опасной близости от той пропасти, из которой нет возврата.
Наконец усилия лучших лондонских врачей дали свои результаты.
Его высокопревосходительство начал поправляться. Мы застаем его в тот момент, когда он сидит в кресле перед камином в своем лондонском особняке. Ноги его укутаны шотландским пледом, в слабых желтых пальцах он держит чашку куриного бульона.
Несмотря на то что отвратительное, липкое дело прикончено и отринуто в небытие, несмотря на то что простуда побеждена и здоровье, по словам лекарей, должно очень быстро пойти на поправку, настроение у губернатора отвратительное.
И оно еще больше ухудшилось, когда массивный, медлительный камердинер, наклонившись к желтоватому уху Белломонта, прошептал сквозь усы:
– Мистер Аткинсон, милорд.
Его превосходительство дернулся, несколько капель бульона упало на клетчатое колено.
– Уберите это, Хемп. Он совсем остыл.
– С вашего позволения, я принесу вам горячий, милорд.
– Да, погорячее, как можно горячее, я никак не могу согреться, Хемп.
– Слушаюсь, милорд.
Аткинсон, двадцатисемилетний лощеный хлыщ с отвратительной всепонимающей улыбкой на пухлом личике, самоуверенно вошел в кабинет. Всем своим видом он показывал, что ему приходилось бывать и не в таких кабинетах.
«Секретари премьер-министров – самые наглые люди на свете», – подумал лорд Белломонт.
– Приветствую вас, милорд. Рад видеть ваше высокопревосходительство в добром здравии.
– Глупое присловье, – сердито ответил Белломонт, – как будто бывает недоброе здравие.
Аткинсон весело рассмеялся:
– Очень мило, я пущу эту шутку в клубе.
– Только не забывайте ссылаться, Аткинсон.
Молодой человек мгновенно сделался серьезен.
– Разумеется, милорд. Я ведь известен тем, что всегда и за все плачу сполна и стараюсь не делать долгов. По крайней мере таких, какие не могу отдать.
– Что вы имеете в виду, сэр?
Секретарь премьера стоял, опираясь изящным, обтянутым черным камзолом локтем на каминную доску, поза как бы говорила о том, что они с пламенем в камине – приятели.
– Я здесь не по собственному наитию, милорд. Меня послали к вам. Послали сказать, что дело, которое вы почитаете закрытым, таковым не является.
Вот почему лорд Белломонт хотел отплыть в Новый Свет как можно скорее, чтобы оттянуть этот разговор. И провести его на той территории, где бы он чувствовал себя в безопасности.
Аткинсон тем временем продолжал:
– Я понимаю, вас мучат неприятные видения. Тело Кидда все еще не захоронено, то, что от него осталось, висит на цепях у стен Тауэра, но жизнь, в частности финансовая жизнь, продолжается.
Губернатор Нью-Йорка закрыл глаза.
– Вы прекрасно помните, что сумма, внесенная моими контрагентами в так называемый исполнительский фонд, составила двадцать тысяч фунтов. С учетом минимального банковского процента за два года она выросла до тридцати шести тысяч.
– Но ведь вашим… контрагентам должно быть известно, что я тоже на этом деле только потерял. Шесть тысяч. Мы же были партнерами, предприятие оказалось убыточным…
