– Благодарю вас и до свидания. Завтра утром можете отправиться в полицию и подать на Маталена жалобу, но после полудня ждите меня дома. Причем имейте в виду – это ожидание вполне может затянуться до полуночи. Главное, не удивляйтесь, если увидите меня в наряде, который покажется вам странным.
– Не беспокойтесь.
Вот так, за разговором, друзья вышли к плас де Турни, откуда юный Кловис отправился домой, в то время как майор направился в сторону небольшой площади Сен-Реми.
Монсегюр, или, если угодно, Жан де Кадийяк, не ошибся. Приспешников и помощников для реализации своих низменных планов Меротт действительно набирала среди самых темных личностей города Бордо.
Но этому храброму солдату было мерзко вновь опускаться, пусть даже ненадолго, на то дно, в котором он вырос. Майор с гордостью вспоминал, как проявил истинное благородство в тот день, когда ему выпало защитить ребенка – и это он, человек, который вначале пошел по такой кривой дорожке! Этим ребенком был сын маркизы де Босежур, точнее, Фелисите Деконб.
С тех пор Монсегюр жил честно и по совести. И больше не совершил ни одного поступка, за который его можно было бы упрекнуть.
Человек пылкий и храбрый, он не мог не оказаться в армии, которая ежедневно вела сражения. Битва стала его стихией.
Оттрубив положенный срок в унтер-офицерах, в Ваграме
[19] он дослужился до младшего лейтенанта. В начале русской кампании Монсегюру присвоили чин лейтенанта, под стенами Москвы – капитана, после битвы при Лютцене
[20] он стал командиром эскадрона.
В Ватерлоо Наполеон повысил его до подполковника, но этот чин впоследствии так и не был признан.
Поэтому в отставку он вышел майором.
Чтобы никогда не краснеть перед полковником, Монсегюр похоронил Жана де Кадийяка раз и навсегда.
Теперь, двадцать шесть лет спустя, старому солдату было очень трудно вновь извлечь на свет божий эту свою былую ипостась. Но поскольку речь шла о его давних друзьях, графине де Блоссак, Коарассах и Мэн-Арди, он действовал решительно.
Баронесса де Мальвирад даже не подозревала, что ей предстоит схватка с самым опасным и безжалостным из всех ее старых врагов.
Меротт, как мы уже видели, хотела одним выстрелом убить двух зайцев – во-первых, отомстить, о чем она неоднократно заявляла в нашем присутствии, во-вторых, провернуть крайне выгодное дельце и присвоить огромное состояние старого Самюэля, с помощью которого эта злодейка собиралась откупиться или избавиться от сообщников.
В первую очередь ее интересовали как раз эти десять миллионов, именно из-за них она затеяла всю эту интригу и теперь пыталась довести ее до конца с таким ожесточением и пылом. Ведьма хотела заманить своих врагов в тщательно расставленные сети и когда последний из них падет от нанесенного ею удара, завладеть наконец сказочным сокровищем, к которому она так страстно стремилась.
XVIII
Матален прибежал домой, с трудом переводя дух, и тут же поспешил в спальню, где слуга Каде помог ему раздеться.
Уже собираясь лечь в постель, маркиз обратился к лакею и спросил:
– Скажи мне, Каде, тебе в голову когда-нибудь приходила мысль о состоянии в десять миллионов?
Услышав этот вопрос, бедняга Каде широко открыл глаза и глупо ухмыльнулся: – Господин маркиз изволит надо мной смеяться?
– Нет, Каде, это просто вопрос, не более того.
– Значит, они, эти десять миллионов, существуют в действительности? – спросил Каде.
– Еще как существуют, Каде! На свете есть один старый еврей, доживший почти до ста лет, которому они и принадлежат. Как думаешь, можно дожить до столь преклонного возраста, имея десять миллионов?
Все эти слова Матален произносил с необычайным подъемом. Десять миллионов завораживали, манили, поражали воображение. Перед глазами бретера стоял их блеск, в ушах раздавался звон монет.
Меротт, рассказав об этом богатстве, его не на шутку удивила. И за это старая баронесса могла очень дорого заплатить.
– Странное дело, – сказал дуэлянт, по-прежнему разговаривая со слугой, – не далее как двадцать минут назад меня выбросили из окна, а я об этом даже не думаю.
– Вероятно, господин маркиз, окно располагалось на первом этаже, – сказал Каде.
– Нет, друг мой, на втором.
– И вы, господин маркиз, не убились?
– Как видишь, нет. Но если бы под этим окном не стоял человек поистине геркулесового телосложения, поймавший меня на руки, мне сейчас было бы намного хуже.
– Господин маркиз, – сказал Каде, – вы уверены, что за ужином не позволили себе лишнего?
– Мошенник! – воскликнул Матален. – Ты подумал, что я пьян? Как ты посмел? Ступай спать, кретин.
Каде, которому только то и было нужно, повиновался без малейших возражений.
– Десять миллионов!! – воскликнул Матален, оставшись один.
Слова эти были произнесены столь громко, что донеслись до слуха шедшего по коридору Каде.
– Должно быть, господин маркиз сошел с ума, если по поводу и без повода кричит о каких-то десяти миллионах.
– Десять миллионов! – повторил бретер, не подозревая о рассуждениях слуги. – И на такое сокровище собирается наложить лапу, завладев его львиной долей, эта презренная цыганка, эта аристократка-контрабандистка Меротт, по случаю превратившаяся в баронессу? Ну нет, не бывать этому! Я не допущу!
Матален помолчал, затем продолжил:
– Сегодня вечером Меротт впервые допустила оплошность. Не надо ей было называть размер состояния старого еврея. Теперь же я встану на пути реализации ее проектов и амбиций. В конечном счете, этого богатства я достоин не меньше, чем она, да и распорядиться им смогу не хуже. Да, мне без него не обойтись. Не обойтись! Но я искуснее и хитрее ее, поэтому буду действовать только в рамках закона, только дозволенными методами.
После этого монолога мозг Маталена, вероятно, принялся за работу. Он надолго умолк, время от времени из его груди вырывались восклицания.
Маркиз вот уже два часа лежал в постели, но никак не мог заснуть. Наконец сон его постепенно сморил и он отправился в царство Морфея.
Покой бретера тут же нарушили тревожные сновидения, он то и дело шептал:
– Десять миллионов!! Раз плюнуть!.. Филиппина… защитить… что ее бояться, эту Меротт… Десять миллионов!!
