– А вы почему здесь стоите? – удивился он.
– В вагон не пустили. У нас нет билетов, только справка.
– Какая справка?
Я показал нашу справку. Прочитав ее, проводник разволновался.
– И вас не пустили, сволочи! А в вагоне едет всякая дрянь! Да они все должны молиться на вас! Вы спасли Родину! Спасибо вам, сынки! Заходите в вагон. Это ваше право на века! На все века!
Старик волновался. И нам было приятно слышать доброе слово. Мы вошли в вагон.
Старик открыл одну дверь. Купе было забито до отказа. Старик открыл другую, третью и увидел, наконец, не очень забитое людьми купе.
– А ну потеснитесь, граждане, дайте сесть солдату! Заходи, паренек.
Спекулянты потеснились.
Ашдер Гусейнов подмигнул нам и зашел в купе. Через открытую дверь мы наблюдали, как, потеснив двух мужиков, Ашдер посидел так несколько минут, потом расстегнул ворот гимнастерки и стал чесаться. Это была симуляция, на этот раз вшей у нас не было. Мы понимали, что задумал Ашдер. А он очень натурально разыгрывал вшивого. Пассажиры стали один за другим покидать купе. Скоро купе полностью опустело.
– Давайте, ребята, заходите! – сказал Ашдер, победно улыбаясь.
Мы вошли, уселись на пустые скамейки и так доехали до Москвы.
Первым долгом мы пошли на Красную площадь и там прошли парадным маршем мимо Мавзолея. Редкие прохожие с удивлением смотрели на небольшую колону в потрепанном и рваном обмундировании, ранним утром печатающую по площади парадный шаг.
Потом мы отправились на Кировскую в штаб воздушно-десантных войск. Время было раннее. Там нас встретил дежурный.
– Сорвали важную операцию и пришли отчитываться о проделанной работе! – недружелюбно сказал он.
Мы поняли, что это не его мнение – он повторяет слова кого-то из начальства. Кто-то должен же отвечать за провал операции! И ответственность свалили на нас.
– Ошибаетесь, – сказал я, – Мы не пришли оправдываться. Мы пришли доложить, что мы еще живы. Передайте это своему начальству.
Возвратившись во Фрязино, мы пару недель ходили в провинившихся. Но потом совершенно неожиданно нас вызвали в Москву. Нам пожимали руки, дружески хлопали по плечам, а мы ничего не понимали. Потом нас вызвали в зал Военного совета и стали награждать. Я получил Орден Красной Звезды, а мои товарищи – медали. Оказалось, что пока мы ходили в черном теле, наша пехота, форсировавшая Днепр, захватила документы немецкого штаба, в которых немцы докладывали о том, как они с нами боролись. Оказалось, что мы причинили немцам немало бед. Мы нападали на их штабы, мы нарушали их связь, вносили в управление войсками хаос, мы уничтожали расчеты дальнобойных орудий, ведущих огонь через реку по нашим войскам. Пытаясь с нами бороться, немцы понесли большие потери в живой силе и технике. Так немцы, сами того не желая, восстановили нашу репутацию. Выходя из зала заседаний Военного совета, я в дверях столкнулся с полковником Мониным. Он узнал меня.
– Ты?
– Я…
– Двадцать суток ареста!
– Есть двадцать суток ареста! – на радостях ответил я.
Двадцать суток мне отсидеть не пришлось. Об аресте узнал полковник Иваненко и доложил члену Военного совета Гомову. На пятые сутки я был освобожден.
Потом по делам я побывал в Нахабино и встречался с участниками ансамбля. Они смотрели на меня с превосходством. Они жалели и не понимали меня. А я смотрел на них и тоже жалел и не понимал их. Я думал: как ограничили они свою жизнь, как обеднили ее, избрав ансамбль. Да, я бы мог тысячу раз погибнуть, но я боролся, я рисковал, я не прятался за чужие спины, у меня совесть чиста. А что они? Как вяло и однообразно они жили все это время!
После войны мне приходилось часто слышать оправдания: «Я стремился на фронт, но меня не пустили!» Я знал, что это неправда. Кто действительно стремился на фронт, тот на фронт попадал. Я не имею претензий к тем, кто не был на фонте: многие из них были действительно полезны в тылу. Я преклоняюсь перед теми, кто в условиях военного тыла ковал оружие для фронта, кто одевал и кормил нас. Но зачем оправдываться и врать?
Отпуск
Наши войска вытесняли немцев с территории Советского Союза. Освобожден был и Северный Кавказ. Все время, пока Ирина была в оккупации, мысли мои были о ней. Я боялся потерять ее. Теперь, когда Кавказ освобожден, я решил, что найду ее и женюсь. Последнее время я думал только об этом. Я слыхал, что за каждый прыжок в тыл врага по приказу Сталина полагался двухнедельный отпуск. Но никто этим приказом не пользовался. Это было как-то не принято. Я решил, что на этот раз я должен получить отпуск. Благо, представилась командировка в Москву, я пришел на Кировскую в штаб ВДВ и попросил дать мне двухнедельный отпуск.
– Какой отпуск? Куда? – удивилось начальство.
– Хочу жениться.
– Тебе рано жениться, – сказал полковник Иваненко. Он всегда опекал меня, рекомендовал меня в члены партии и относился ко мне по-отечески.
– А я считаю, что самая пора! – возразил я.
– Давно знаешь девушку? – спросил генерал.
– С зимы сорок первого.
– Ну и правильно. Что морочить девушке голову, – сказал генерал.
– Но жениться ему не советую. Рано, – настаивал Иваненко.
– А когда ты женился, сколько тебе было лет?
– Двадцать два.
– Почему же ему не советуешь?
– Поэтому и не советую, – сказал Иваненко и сам рассмеялся.
Посмеялись и мы с генералом. И отпуск я все-таки получил.
В те времена добраться до Ессентуков за неделю было практически невозможно. Я проявлял чудеса эквилибристики: перескакивал с одного эшелона на другой, ехал на площадке, окружающей котел паровоза, и на открытых платформах, и в паровозном тамбуре, и в буферах. Я мог бы сказать, что летел на крыльях любви к своей любимой. Но крылья любви – медленный транспорт в стране, разрушенной войной. Только на пятый день пути, ночью, я оказался в Ессентуках. Пришел на улицу Луначарского и увидел, что на двери квартиры, в которой жила Ирина, висит большой амбарный замок. «Она у тетки! – решил я. – Надо найти тетку. Нельзя терять ни минуты!»
Адрес тетки я знал: Пятигорская, 17. Это на другом конце города. Бегом отправился на Пятигорскую. Город спал, погруженный во тьму. Номеров на домах не было видно. Чтобы добраться к номеру и разглядеть его, я попробовал подняться к нему по водосточной трубе. Она не выдержала нагрузки и оборвалась. Но по трубе следующего дома, я все-таки добрался до номера. В темноте рассмотреть номер было невозможно. Достал зажигалку, осветил – номер 13. Дальше вычислить, где находится 17-й, было нетрудно. Зашел в небольшой двор. Маленькие, похожие на сарайчики домики. Постучал в первый попавшийся. Там проснулись, переполошились, отперли дверь. Это была армянская семья. Узнав, что я ищу Ирину, побежали к такой же сараюшке у самых ворот и стали стучать в дверь.
