Горечь обмана отразилась на глупом, до сей минуты довольном лице Жубера. В довершение ко всему на площадке лестницы появился кто-то из секретарей и позвал:
– Граф
[15], посол требует вас немедленно. Спрашивает, где вы застряли?
– Граф? – протянул бедняга-артиллерист. – Граф? А я, вот дурак! – Он со всей силой ударил себя кулаком в лоб и повернулся к выходу. Бенкендорф успел поймать его за рукав.
– Жубер! Что вас смутило? Мой титул? Я не виноват, родившись графом, и надеюсь, вы не прикатите сюда гильотину?
Помимо воли капитан прыснул.
– Мы оба солдаты. И вы не откажете мне в дружбе только потому, что ваш император не поселил нас в трактире.
– Черт возьми! – артиллерист готов был утешиться. – А вы славный малый! Я-то шел вас пригласить на завтрашний праздник, и мы с ребятами хотели засесть потом в кафе «Режанс», ну там, где шахматы. Хотя мы, конечно, не в шахматы намерены играть… Фу ты, все в голове смешалось! Приходите, ведь только у меня есть русский друг!
Бенкендорф искренне расхохотался. Конечно, Жубер уже нахвастал. И как он теперь будет выглядеть перед своими «ребятами»? Бледно? Смешно?
– Я обязан присутствовать на празднике вместе с посольством, – Александр Христофорович приобнял капитана. – А потом идти на обед, который маршал Массена дает в честь посла Толстого.
Жубер насупился.
– Но если вы еще будете в «Режанс» около полуночи, я надеюсь туда попасть.
Артиллерист просиял.
– Полночь! Ха! Мы только начнем! Приходите! Заклинаю вас! Вы не пожалеете! Мои ребята…
Он еще что-то говорил, но сверху лестницы Бенкендорфа звали так настойчиво, что пришлось расстаться.
– Вы водите знакомство со всякой сволочью, – укорял адъютанта Толстой. – Дался вам этот лягушатник! Они хуже поляков, ей-богу!
Праздник гвардии прошел под ликующие клики. Под вечер все Марсово поле было иллюминировано, и на нем при свете ружейных выстрелов пехота производила красивые перестроения, восхищавшие обывателей.
Дальше все разъехались отмечать кто где. От лачуги до дворца гремела музыка. Посольство оказалось в особняке Массена, где высших офицеров ожидал пир горой. Бенкендорф подумал, что, возможно, лучше было бы остаться с простыми артиллеристами и их бахвалом-капитаном, когда вдруг открыл, что большинство маршалов, несмотря на громкие имена и расшитые золотом мундиры, недалеко ушли от Жубера.
После третьего тоста господа-вояки бросили чиниться и заговорили своим привычным языком, не стесняясь в выражениях и мало заботясь об ушах гостей. Хуже того, они пустились обсуждать Бонапарта и примерять освободившиеся в Европе короны. Каждый считал большим несчастьем, если его блистательную карьеру не увенчает какая-нибудь, пусть маленькая, диадема.
Величие кружило им головы. Графы, герцоги, короли – не более чем звания. Каждый солдат хотел их добиться. За императором признавали титул как залог собственного возвышения. Если бы империя перестала воевать, эти люди вновь перевернули бы Францию изнутри.
– Грустные размышления? – услышал Бенкендорф голос у себя над ухом. Он поднял голову и встретился глазами с поляком, которого видел на пожаре. Тем самым, что уволок Яну. Сегодня он был в новом генеральском мундире. Чисто выбрит и наодеколонен так, что сразу возникало подозрение: его рубашки стирают прямо в душистой воде.
– Что скажете о наших маршалах? – улыбнулся незнакомец.
– Кордегардия, – так же дружелюбно ответил Бенкендорф. – С кем имею честь?
– Граф Юзеф Понятовский, – поляк поклонился.
«Еще один племянник покойного короля!»
– Вас, должно быть, удивило мое обращение с госпожой Потоцкой?
«Не то слово».
– Тем не менее оно единственно возможно при данных обстоятельствах. Кузина прибыла без супруга. А я являюсь главой не то чтобы рода, нет, целого клана семейств, которые по нашим обычаям имеют право на корону…
– Тоже метите в короли?
– Было бы неплохо, – Юзеф усмехнулся. – Но в настоящий момент у меня другая обязанность. Я, к сожалению, должен вас убить. Раз уж граф Потоцкий оказался столь неудачлив.
– Попробуйте, – полковник откинулся на стуле. – Кто вам сказал, что вы будете счастливее?
– Никто, – смиренно отозвался Понятовский. – Обязан – не значит жажду. Есть узы, которые налагает родство. Иногда они тяжелы. Но мой боевой опыт позволяет надеяться, что я справлюсь с задачей. А форма, которую вы носите, избавит меня от сожалений. Хотя, видит Бог, после ваших подвигов на пожаре вы последний, с кем мне хотелось бы выходить к барьеру.
– Яна здорова? – только и спросил Бенкендорф.
– Все благополучно.
– Тогда условимся. Я предпочитаю холодное оружие.
– Я тоже. Сабли подойдут?
Полковник кивнул.
– Дело таково, что следует обойтись без секундантов, – серьезно сказал Понятовский. – Убийство дипломата, пусть и на дуэли, чревато политическими осложнениями.
– Генерала тоже, – подтвердил Бенкендорф. – К тому же вы возглавляете польскую конницу в составе французской армии.
– Только улан, – Понятовский поднял руки, как бы отстраняя от себя ненужные звания.
– Все равно. Если я вас убью, решат, что это заговор или месть по политическим мотивам.
– Надо встретиться так, чтобы место было пустынным и тело не сразу нашли.
– На рассвете, у Нового Моста, – предложил Бенкендорф. – Пока прачки не пришли. В случае чего, тело можно доверить воде.
«Вот как я благородно выразился!»
– Прекрасный выбор. Согласен.
Юзеф снова поклонился и исчез за спинами уже вставших и расхаживавших от стола к столу гостей. Все они держали бокалы в руках. Все говорили церемонные речи. Но полковник уже не слышал их. Он видел грузную фигуру Толстого, тершегося в опасной близости от маршала Нея. Тот недружелюбно хмурился, хмыкал, наконец взял стакан и пошел разъяснять диспозицию.
Что будет! Бенкендорф уже не мог спасти положения. Граф и Ней засели друг напротив друга, набычились и начали багроветь, как раки в кастрюле с водой.
Оба что-то говорили, махали руками. И вдруг наиболее вспыльчивый из двух – Рыжегривый Лев – расхохотался. Он со всей силой хлопнул посла по плечу и, кажется, предложил выпить. Граф отклонил вино и обнаружил коньяки. Храбрейший из храбрых одобрил. Они забрались в угол и стали набираться, опрокидывая по стопке после короткой фразы. Бенкендорф догадался: отец-командир научил Нея старой игре. Называешь битву, в которой участвовал, – пьешь. Если соперник не может ответить, назвав свою, он проиграл.
