– Да мы пробьем дно, да и пойдем себе!
Александр Христофорович не возражал. Напротив, всем сердцем сочувствовал дерзкому плану моряков. Те сняли с кораблей и сожгли всю оснастку. Продырявили паруса. Укатили пушки. И сами ушли из Триеста пешком. Знай наших!
Одно было дурно – мы присоединились к континентальной блокаде Британии и теперь не продавали на остров ни хлеб, ни чугун, ни парусину, ни лес. Домотканый холст, который с охотой покупали тамошние бедняки, красили его и кроили по-своему, – и тот остался лежать у баб под спудом. Ходили ли англичане голыми, Бенкендорф не знал. Но наши точно недосчитались копейки. И было уже ясно, что эта копейка рано или поздно встанет Бонапарту поперек горла.
После страшных итальянских снов Александр Христофорович вернулся в Париж, не взбодрившимся, как ожидалось, а еще более подавленным. Что он тут делает? Зачем государю тайная, неконтролируемая связь с Наполеоном? Он боится англичан? Он боится русских? Он боится французов?
Он боится.
Это была правда. То, что его величество – игрок милостью Божьей и умеет вести партии сразу на нескольких досках, полковнику тогда не приходило в голову. Но имелся Нессельроде, который вальсировал с Талейраном буквально над пропастью. Проклятый карлик раздражал до крайности. Получалось, что в то самое время, когда сам Бенкендорф везет из Парижа Жоржину, чтобы государь мог без помех и слежки обращаться к новому союзнику, секретарь посольства поддерживает контакт с продажным министром иностранных дел, уже поставившим на англичан и русских!
Голова лопалась от этих сложностей. И до поры до времени Александр Христофорович решил не пытаться проникнуть во все хитросплетения интриг. Просто выполнять, что поручено. И делать это хорошо. Оставалась одна беда – Жоржина.
Ее понять Шурка не мог. Она играет? Или любит его? И если любит, то почему играет? Слезы в любую минуту могли обратиться в высокомерный смех над простаком. А бравада – закончиться рыданиями. Как у любой примы, у нее были очень слабые нервы.
Бенкендорф и сам замечал, что с ней становится истериком. Она отдалась ему на четвертой прогулке, в Версале. Чего тянула? А потом неделю не подпускала к себе. Полковник уж начал сомневаться в своих достоинствах. Обычно по утрам Шурка подходил к зеркалу, чтобы увидеть, какой он большой и красивый. А тут стал разглядывать физиономию, задаваться глупым вопросом о густоте волос. Оказалось, Жоржина была потрясена им и на время удалилась, чтобы привести мысли в порядок. Поклонник, конечно, не поверил. Может, заметила чрезмерный интерес служащих Фуше? Сам-то Бенкендорф ничего не видел, кроме своей зазнобы. Может, испытывала его – не загордится ли?
После возвращения полковника из Италии пришел ответ от императора. Да, Жорж зачислена в театр с двойным жалованьем. Русской сцене не хватало именно такой звезды!
Понесся к ней. Опять не слава богу. Что на этот раз? «Ты меня не любишь». – «Как не люблю?» – «У тебя девица на улице Рэнси». Красавица-немка. Да он уж и забыл о ней!
Так, ездил мимо. Заметил трагически склоненную головку в окне. О чем печаль? Оказалось, дочь откупщика из Кёнигсберга бежала с французским генералом. Тот ее бросил. Теперь девушка боялась вернуться домой. И стеснялась попросить паспорт в прусском посольстве. Шурка все устроил. Получил благодарность. Вполне искреннюю. И виноватым себя не считал.
Его больше интересовало, кто мог узнать об этой младенческой связи. Слуга. Обломать об этого болтуна трость! Но, прежде чем помириться, Жоржина взяла с любовника слово не преследовать негодяя и не гнать со службы. Полковник возмутился, вышла новая ссора. Оба наговорили лишнего. Он почти решил порвать с ней. Дело, только дело. Но у дамы начался каскад сердечных спазмов, вызванных истерикой. Ему пришлось остаться на ночь. После чего ни о каком разрыве и речи быть не могло. Несчастный был влюблен более, чем прежде.
– Так мы едем в Россию?
– Конечно. Но надо придумать как.
* * *
«Русский царь просвещен, но он управляет народом варваров. Наполеон – варвар, но правит просвещенным народом. Чтобы победить, царь должен взять в союзники французский народ».
Ш. М. Талейран
Бенкендорф, конечно, занял для Нессельроде деньги, приведя банкира Шапталя, брата министра, в отчаяние размером суммы. Но, когда вкрадчивый Карл вновь обратился к товарищу с запросом, Александр Христофорович хладнокровно продемонстрировал тому пачку копий, снятых гроссмейстером в кафе «Режанс».
– Хотите, чтобы это оказалось на столе Фуше?
Рыбий Глаз ожидал чего-то подобного. Нутром чувствовал, что остолоп-адъютант ответит на шантаж. Что за бесшабашностью и глуповатым добродушием в этом человеке таится нечто… такое, с чем лучше не встречаться лицом к лицу.
– Вы учитесь, – протянул Карл Васильевич.
– Я всегда это умел, – с неприязнью парировал Бенкендорф. – Только очень не любил. Вы забыли, где я вырос.
Да, действительно Рыбий Глаз забыл. Комнаты вдовствующей императрицы. Там не прощали промахов. И всегда улыбались, падая и вставая. Больше ни слова ни о королеве Луизе, ни о долгах и быть не могло.
Через два дня Бенкендорфа пригласили в салон баронессы Лаваль, где каждый вечер бывали Талейран и его роскошная любовница принцесса Курляндская.
Маленькая, как мышка, мадам Лаваль – разоренная революцией аристократка – сумела превратить свое падение в успех. Она никогда не унывала и во всем видела перемены к лучшему. Гордилась бедностью и никогда не сплетничала о тех, кто в дни империи получил сказочное богатство. Надо же чем-то утешаться, если ты не ведешь происхождение от Карла Великого!
В скромном доме баронессы подавали только чай и засахаренные фрукты. Но разговор шел всегда оживленный, бойкий и острый. Сюда ломились многие. Круг старых любовниц Талейрана, молодые вожди партий, художники, литераторы. Редко актеры. Очень мало брюзжащих аристократов. Еще меньше иностранцев. Словом, мало призванных.
Бенкендорф был призван и сразу же очутился в объятиях принцессы Курляндской. Отнюдь не любовных, а патриотических. Немка, сохранением своего сказочного богатства обязанная Александру I, она оказалась подле Талейрана вовсе не по велению сердца. Ее состоянием французскому министру оплатили отступничество от Наполеона. Вполне чаемое. Талейран женил племянника и наследника на младшей дочери принцессы, а сам сблизился с матерью – все еще очень красивой, амбициозной и готовой менять наряды, как молоденькая щеголиха.
Принцесса усадила Бенкендорфа в уголок, налила чаю и начала скармливать сладкие абрикосовые дольки в пудре. Она едва не говорила ему: «деточка» – и все объясняла, что везти Жорж в Петербург – сущая глупость. Ведь император не может желать истинной дружбы с корсиканцем!
Бенкендорф еле высидел, еще до прихода Талейрана поняв, чего от него хотят. Поэтому, когда министр приехал к баронессе, встреченный восхищенным шепотом старых поклонниц, полковнику оставалось только второй раз выслушать то же самое, высказанное в более утонченной форме.
