«Я чувствовал, что она была права. Но, выйдя из дворца, побежал к Жорж, забыв опалу и опьяненный любовью».
А. Х. Бенкендорф
Прием императрицы-матери в Таврическом дворце оказался еще холоднее. Если вообще возможно похолодание на пике айсберга. На Бенкендорфа вылили ведро ледяной воды, причем из лучших соображений.
Конечно, Куракин уже повергся к освященным стопам и наговорил кучу гадостей, но его мнение мало что могло добавить к уже сложившейся картине.
– У вас чудовищные долги, – заявила ее величество. – Из каких денег, дитя мое, вы собираетесь их оплачивать?
Александр Христофорович хотел сказать, что половиной долга обязан Нессельроде, но осекся, понимая, что оправдания ничего не изменят.
– Вы бежали из Парижа, бросив кредиторов, – наступала Мария Федоровна. И теперь они все пришли в русское посольство. Толстой в ужасе!
– Мои служебные дела заставляли… – взмолился Шурка.
– Служебные дела? Вы пренебрегали службой, которую я с таким трудом выпросила для вас у государя! – взвилась почтенная дама. – Посмотрите, ваш брат и сестры ведут благопристойный образ жизни. Благодарны за устроенную судьбу. А вы? Долго, Сашхен, вы будете меня позорить? Долго выставлять слабой и слепой?
Ему хотелось привычно броситься к ногам Марии Федоровны. В ее присутствии Бенкендорф чувствовал себя виноватым. Никчемным. Не оправдавшим надежд.
Может, и не стоило возлагать на него надежды?
– Вы не играли в карты, это хорошо, – смягчилась императрица-мать. – Сдержали слово. Но я ума не приложу, на что были потрачены такие деньжищи? На певичку?
Полковника покоробило незнание.
– Она драматическая актриса.
– Тем хуже, – не смутилась покровительница. – Когда женщина поет, ее легче поймать на фальшивой ноте. А когда говорит, не знаешь, где правда, где ложь. Вы обещали жениться?
Бенкендорф все-таки опустился на колени.
– Вы потеряли голову, мальчик мой, – деловито сообщила вдовствующая императрица. – Вас надо спасать.
«Только не это!»
– Я знаю актрис. Они способны выманить не только кошелек, но и честь. – Мария Федоровна пришла в свое обычное материнское расположение духа, и сейчас главное было ее не перебивать. – Бедное дитя! Вы доверчивы. Государь воспользовался вашим умением привлекать к себе женщин. Никто не рассчитывал, что вы сами попадетесь на крючок этой недостойной особы.
Александр Христофорович чуть не вспылил, но удержался. Ее величество говорит, что хочет.
– Ничего удивительного, – продолжала та, расхаживая по своему светлому будуару. – Сам Бонапарт попался! Кстати, – ее глаза пробуравили Шурку насквозь. – А вы не пытались восторжествовать над корсиканцем, пропустив всех его пассий через свои объятия?
Был грех. Вдовствующая императрица далеко не всегда обнаруживала такое понимание сути происходящего. Обычно ради благопристойности она делала вид, будто окружающие руководствуются евангельскими принципами. Но в реальности вовсе не падала в обморок от грубой простоты мира.
– Всех я бы пропустить не успел, – опустил глаза воспитанник.
Царица вдруг рассмеялась. Ей нравился этот шалапут! И что бы там ни говорили, из него выйдет толк! Со временем. Она не торопится. Приятно сознавать, что вырастила одного бесшабашного буяна среди целой толпы серьезных, благовоспитанных, расчисленных людей-прейскурантов.
– Так вы обещали жениться?
Бенкендорф замялся.
– Н-да… нет…
«Почему мужчин всегда охватывают сомнения именно в этом месте?»
Воспитанник продолжал мычать. Царица помогла ему.
– Она думает, что вы женитесь. А вы – что все как-нибудь устроится само собой.
Это была правда. Но такая, какую полковник не хотел о себе знать.
– Вот мое решение, – твердо произнесла вдовствующая императрица. – Я вас не благословлю. Не об этом мечтала моя покойная подруга Анна.
Слова падали, как гири. Но от них почему-то становилось легче. У полковника появился предлог отказать возлюбленной в главном – родовом имени и титуле.
– Вы сейчас же, без промедления, поклянетесь мне честью не соединяться с актрисой узами брака. И сдержите слово, – с нажимом произнесла Мария Федоровна. – Как сдержали обещание не играть.
Она ласково взяла Шурку за руку, ощущая себя одновременно и его ангелом-хранителем, и палачом.
– За это я оплачу ваши долги в Париже.
Удар был ниже пояса. Гора с плеч! Предложение, от которого нельзя отказаться.
Полковник обреченно склонил голову.
На сем аудиенция закончилась. Следовало ехать в «Дю Нор» и там, улучив минуту, сообщить Жорж о страшном. Последует ли разрыв? Во всяком случае, ссора.
Но в отеле полным ходом шла репетиция.
– Я буду играть! – Жоржина повисла у него на шее. В репертуар придворного театра специально для нее ввели «Меропу». – В пятницу! В Павловске! У них, оказывается, есть французская труппа.
– Конечно, есть.
– Но я не знала! Я думала, как буду долбить роли на русском?
Огорчать ее сейчас не следовало. Тем более что Жоржина относилась к своим обязанностям очень серьезно. Она по новой проходила роль, которую уже играла пару лет назад в Париже. Расспрашивала приехавших из Павловска актеров, что любит русская публика. Но те хлопали глазами: русская? При дворе есть русские?
Бросив их, Жоржина вернулась к делу, и вечер протек как один час под ее божественную декламацию.
– А костюмы? – всполошилась она.
– Закутаешься во что-нибудь! – беспечно бросил проходивший мимо Дюпор. Он грыз яблоко и откровенно потешался над ее волнением.
Этот парень начинал всерьез раздражать полковника. Но удар, который ожидал Александра Христофоровича в пятницу, ни с чем невозможно было сравнить.
* * *
«Придворные, которые из утонченного коварства не присутствовали на представлении, как все прочие, кричали о чуде».
А. Х. Бенкендорф
Павловск – тихий, семейный, домашний даже для свиты – наполнился народом. Все мечтали видеть украденную шпионку, великую актрису, любовницу Бонапарта, бежавшую от него в Россию. Уже говорили дурно об ее вкусе, декламации и даже красоте. Уже распространились слухи, будто Жоржина прислана Наполеоном соблазнить царя и скрепить узы тильзитской дружбы. Уже потерявшие голову от патриотических метаний офицеры свиты готовились освистать, а самые отчаянные – даже стрелять из пистолета в тигрицу!
Все это Бенкендорф слышал вкупе с самыми дикими измышлениями на свой счет. Его причисляли к партии бонапартистов и винили в смертных грехах. Хуже всего, что судачили за глаза и полковник не мог отвечать честным вызовом череде зубоскалов и сплетников.
