Теперь Миша направлялся в Финляндию. А Шурка… Шурка сидел в столице как привязанный, боясь хоть на день оставить Жоржину без присмотра. Нигде не бывая, кроме театров, он даже не знал о приезде друга. А Воронцову не раз говорили, что Бенкендорф пропал, совсем пропал, обабился и потерял совесть в объятиях сказочной стервы. Не стоит даже ходить к нему на угол Мойки.
Конечно же Михаил пошел. Хотя знал, что добром дело не кончится.
Распахнув дверь навстречу какому-то невежде, который едва после полудня вздумал беспокоить хозяев – ведь все еще в постели, вчера приехали около трех с дачи графа Строганова! – Бенкендорф узрел перед собой гладко выбритую физиономию с нервным неуверенным выражением.
– Миша!!! – Как же он был рад. Не описать словами. Как хотел, обняв, подкинуть друга до небес. – Миша! А я-то… А мы…
Тут уж всем пришлось встать и накрывать завтрак. Отдергивать занавески, впускать в душное логово уличный воздух. Нести из погреба фрукты и шампанское.
Воронцов с сомнением наблюдал за этой суетой. Его красивое породистое лицо застыло, как маска. Он не позволял себе с порога никаких комментариев. Только, чуть вытянув шею, смотрел по сторонам и время от времени исподтишка на Шурку, когда тот не мог поймать его настороженного, полного неодобрения взгляда.
Зато Жоржина сразу напряглась. В этом подтянутом, холодноватом с виду человеке чувствовалось нечто для нее крайне неприятное. И это было не осуждение, не презрение к низкому кругу, в котором вращался флигель-адъютант. Не спесь. А внутренняя, давящая сила. Некая моральная максимума, которой ее любовник привык подчиняться. Актриса безошибочно угадывала в людях эту власть. Ее не было в самом Шурке. Но теперь приехал человек, который претендовал на душу полковника так, как не могла бы претендовать даже императрица-мать.
Старый друг. Товарищ – неразлейвода. Много она таких видела! И сейчас, несмотря на вышколенные манеры, на самое уважительное поведение, сразу почувствовала врага.
Подали фрукты и коньяк. Из глубины апартаментов потянул густой аромат шоколада – на кухне варили королевское лакомство с корицей и ванилью.
– Ну? – Жоржина присела на подлокотник Шуркиного кресла и положила руку полковнику на плечо. – Представь мне наконец своего друга.
Это было наглостью. Представлять следовало ее – девицу Жорж – графу Воронцову, чья голубая кровь протекла аж через Бархатную книгу
[20]. Но Михаил и бровью не повел. В конце концов, есть иная субординация: великая актриса – мало кому известный полковник. Граф находился не в придворной среде и не собирался в угоду своему самолюбию позорить друга. Едва заметно он кивнул Шурке, и тот, торопясь и захлебываясь, оттарабанил представление. После которого Воронцов склонил голову, но не поцеловал руку Жоржины. Что откровенно шокировало диву. Подумаешь титул!
«Михаил, ради меня!» – глаза Бенкендорфа молили о снисхождении. Но граф остался непреклонен. «Ради тебя я уже притащился в этот вертеп!»
Явились другие актеры. Приехав с дачи Строганова, все ночевали у примы. Она была для них царицей и богиней. Потому что защищала и платила за своих товарищей. За свиту.
Появилось и несколько молодых офицеров, сопровождавших Шурку по театрам, пивших и гулявших за его счет. Увидев Воронцова, они сникли, подобрали свою развязность и постарались забиться в угол.
– С добрым утром, господа, – сказал им граф тоном, каким желают поперхнуться.
Но начался завтрак. Подали шампанское, бисквиты, блюда с черешней, и разговор оживился. Актеры, особенно актрисы, перестали дичиться. Интересно было прибрать к рукам еще одного богатого покровителя, правда, он надулся как индюк. Ну да дело поправимое. Увидит хорошенькое личико – расслабится!
Михаил и не заметил, когда Бенкендорф заспорил с Дюпором. Эти двое явно раздражали друг друга, но терпели из уважения к хозяйке.
– По-вашему, ничего не стоит исполнить балетную партию! – возмущался танцовщик. – Это труд. Уже через полчаса пот льется градом!
– Подумаешь! Ногами махать! – нарочито презрительно бросил Шурка.
Разозленный Дюпор вскочил из-за стола и, благо гостиная зала позволяла прыгать до потолка, проделал весьма заковыристое па с поворотом вокруг своей оси и скачком вправо.
– Это легко? На ваш взгляд? Вы дилетант и наглец!
Скажи подобное кто-то из офицеров, из равных, и дуэль была бы неизбежна. Но в театральной среде, между актерами, а Шурка позволял разговаривать с собой как с одним из своих, можно было пропустить оскорбление мимо ушей.
Тем не менее Бенкендорф не пропустил. Но ответил на свой лад. Весьма неуместный, как показалось Воронцову.
– Вы думаете, вас одних учат? – презрительно осведомился он. – Придется разочаровать.
Адъютант повел плечом, сбросив руку Жоржины, и поднялся со стула. Меньше всего Воронцов ожидал того, что произошло. Его друг повторил на середине комнаты то же па, кстати, весьма неплохо. Без особой твердости и не так талантливо, как Дюпор, но сорвав аплодисменты доброго десятка прихлебателей, сидевших за столом.
– Нас лет с семи ставят к станку, чтобы выправить спину, – наставительно сообщил Бенкендорф. Восхищенные актеры захлопали еще громче.
Михаил побелел. Не то, чтобы Шурка врал. Через станок прошли все дети аристократов. И ненавидели его люто. Еще корсет. Страшная мука для мальчика, которому надо бегать и лазать по деревьям. Но двигаться, танцевать, держать спину эти две вещи помогали безусловно.
Однако демонстрировать свои умения при низших… Воронцов вскипел.
Между тем полковник, не сказать чтобы очень красиво, вывернулся из балетного па и очутился у самой двери. Там в шляпной коробке пришедшие оставляли отстегнутые шпаги. Втащив одну из них, Шурка мигом сдернул ножны и, со свистом разрезав воздух, сделал пару шуточных выпадов в сторону Дюпора.
– А так можешь?
Танцовщик отскочил за спинку дивана.
– Э-э-э! Он меня заколет!
Граф не выдержал. Он встал, властно взял друга за руку, отобрал шпагу, отшвырнул ее в сторону. И повлек Бенкендорфа за собой на лестницу. Свинцовая бледность покрывала его щеки. Зубы скрипели. Если бы не это, полковник вряд ли подчинился бы. Но у Михаила было такое выражение лица, что лучше не спорить.
Миновав корзины и ведра с цветами, загромождавшие всю прихожую, друзья оказались на площадке с гнутыми чугунными перилами.
– Ты с ума сошел! – прошипел Воронцов, притирая полковника к стене. – Ты отдаешь себе отчет?
– В чем? – придушенно выдавил Бенкендорф.
– Во всем! – взвыл граф. – Что за спектакль ты устроил? Ради ее удовольствия ты еще в балетной пачке не пляшешь?
