Что у него было кроме Жоржины? Что без Жоржины был он сам?
Вернулась лихорадка. Слабый и больной Шурка лежал на съемной квартире, не желая ехать ни к брату, ни к сестре Марии. Добрая Шарлотта Карловна Ливен, свекровь Долли, несколько раз приходила к нему от вдовствующей императрицы с увещеваниями.
Но, послушав горячечный бред, отступилась, повторяя, что мальчика поздно воспитывать тетушкам и слишком рано – жене.
По ее глубокому убеждению, процесс самосовершенствования был бесконечен, и пройти его мужчина мог только под руководством достойных дам. Шурка же выбирал недостойных. Значит, страдания неизбежны. Проходя через них, душа закалится. Не нужно мешать.
Выработав эту спасительную для окружающих тактику, старушка покинула квартиру Бенкендорфа и строго-настрого запретила родне вступать туда, как в чумной барак, чтобы не заразиться.
Александр Христофорович с досадой понял, что ему некому больше плакаться.
В этот момент в Петербург прибыла парижская соперница примы – мадемуазель Тереза Бургоэн. Та самая, что играла Мандану после бегства звезды. А потом купалась в благосклонном внимании императора. Говорят, он даже отобрал ее у прежнего любовника министра Шапталя. Но скоро бросил. Вернее, отослал в Петербург. Раз величественная Жоржина не во вкусе царя, может, тот любит маленьких вертлявых блондинок?
Бургоэн именовали ангелом радости, и Шурке не составило труда обрести эту радость при первом же визите. Хотя его подарки не были столь уж драгоценны. Но это не имело значения. Покоряя любовника соперницы, Тереза торжествовала над ней. Она все отняла: и роль, и благосклонность Наполеона, и даже этого русского адъютанта, который, по слухам, едва не кормил Жоржину с золотой ложки.
Со своей стороны, приобретая маленького капризного ангелочка, полковник мстил. В театре и постели он говорил кучу гадостей о приме. Смеялся сжав сердце в кулак и все ждал, когда полегчает.
Не полегчало. Но именно эти колкости заставили Жоржину наконец прервать молчание.
Александр Христофорович уже выбрал для себя и Терезы новое жилище – этаж меблированных комнат на Мойке – и собирался переезжать. Там будет весело. Опять, как в добрые старые времена, в отеле «Дю Нор» – толпа друзей и актеров. Но без страданий. Теперь, к счастью, без страданий.
Уже упаковали вещи. Он следил за отправкой последних. Стоял в пустой комнате, покачиваясь с носков на пятки, и вдруг услышал у себя за спиной шаги.
Жоржина появилась стремительно, будто имела право прийти. Подошла вплотную. Глянула исподлобья. Подняла свои чудовищные руки с детскими ладошками и взяла полковника за голову.
Бенкендорф не успел воспротивиться. Не говоря ни слова, она приникла к его устам и пила дыхание, будто хотела высосать из любимого все иные чувства кроме прежних.
Ах, если бы Жоржина пришла, когда он болел! Все было бы прощено и забыто.
– Зачем вы здесь? – спросил ошеломленный Бенкендорф. Он был все еще слаб. В ушах звенело.
– О чем ты говоришь? Я здесь, это главное.
Актриса попыталась его обнять, но полковник отвел руки возлюбленной. Чего это ему стоило! Он хотел бы тут же, без разговоров, овладеть этой грандиозной, этой прекрасной женщиной. Чтобы хоть на миг испытать старое счастье. Забыться. Ни о чем не думать. Не вспоминать.
– Ты теперь принадлежишь другой? – с усмешкой спросила Жоржина.
– Я никому не принадлежу, – полковник пожал плечами: какая разница? Одна актриса, вторая?
– Ты так думал и обо мне?
«Нет!» – чуть не закричал он. Но вместо этого кивнул, точно подтверждая слова дивы.
Жоржина хотела привычно залепить ему пощечину, но он перехватил ее руку.
– Не надоело?
– Ты меня бросил! – В ее глазах закипели слезы. – Завез в эту глушь. Оторвал от моей публики. И… ничего не дал.
– Полно. – На его лице было написано равнодушие. Даже скука. – Вы с самого начала все знали. Карты были открыты. Уверен, от своего императора вы получили не меньше знаков внимания, чем от моего. А заработали в России на сказочных подарках влюбленных богачей столько, что сможете купить маленький замок на родине.
Ее черные глаза сверкнули гневом.
– Ты никогда меня не любил!
– Любил, – Бенкендорф покачал головой. – И вы это знаете.
– Больше не любишь? – взгляд Жоржины стал просительным.
«Люблю!»
– Почему вы не приходили? – вслух спросил полковник. – Я валялся тут почти три месяца. От меня все отступились. Где вы были?
– Дюпор слишком ревнив, – заторопилась актриса. – Он меня никуда не отпускает.
– Уже плачете?
Она закусила губу.
– Уйдите от него.
– К кому? – простонала актриса.
Бенкендорф не сказал: «Ко мне!» Хотя слова рвались с языка.
– У вас множество знатных поклонников. Любой не откажет вам в покровительстве. И, кстати, если муж-актер стесняет приму, его можно приказать отделать палками. Вы в России. Старый режим!
– Чем вы гордитесь? – оскорбленно выдохнула Жорж.
«Разве я горжусь?»
Обоим хотелось выть.
– Неужели мы больше никогда…
Жоржина и так стояла вплотную, а теперь прямо-таки прижалась к нему большим, жалобно вздрагивающим телом. Она понимала: стоит им кинуться друг на друга, и ее победа станет абсолютной. В комнате не было даже кровати. Но он прижмет ее к стене. Или бросит на пол шинель.
Александр Христофорович медлил, чувствуя, как с каждой минутой все глубже уходит в себя.
– Он даже бьет меня. – Жоржина прибегла к последнему средству, желая всколыхнуть в любовнике рыцарские чувства. – Посмотри. Здесь, на руке.
Но полковник закрыл обратно кружево манжета, которое она откинула.
* * *
«Я начал чувствовать, насколько постыдным было мое поведение, мое лицо заливалось краской от сознания того, какое мнение должно было обо мне сложиться».
А. Х. Бенкендорф
Прекраснейшая из виденных им женщин ушла, так ничего и не добившись. А на следующий день Бенкендорф был уже в театре на балете «Любовь Адониса, или Месть Марса» – собственного сочинения Дюпора в постановке Дидло.
В роли Адониса порхал, конечно, сам счастливец. Он всеми силами демонстрировал страсть к прекрасной Венере, которую своей смертной красотой отвлек от угрюмого воителя Марса.
Последний вечно покидал богиню ради кровавых дел, а возвратясь, вываливал к ее ногам горы черепов. В этом привлекательном персонаже Шурка узнал себя.
В то время как нежная богиня стремилась к покою и уюту, а ее верный спутник отирал слезы на прекрасном челе, Марс в образе гигантского вепря носился по лесу и изменял своей избраннице с первыми же попавшимися кабанихами. Изобразить балетными средствами эту всепобеждающую похоть было нетрудно. Словом, мстительный, грубый, необузданный бог войны был не подарок. А узнав о тайне сердца, связавшей смертного юношу и богиню, взревел, как раненый зверь.
