– Боюсь, что причина моей отставки в другом.
– В чем же?
– Я не нашел общего языка с Великим магистром Ордена по некоторым, существенным, на мой взгляд, вопросам.
Арману Ги, разумеется, было известно о разногласиях «восточного рыцарства» с Парижским капитулом и он считал, что выставляет себя в выгодном свете, объявившись жертвой Жака де Молэ. По лицам присутствующих господ нельзя было прочесть, оказался ли бывший комтур прав в своих расчетах.
– Вас изгнали из ордена? – спросил толстяк-монах неожиданно писклявым голосом.
Бывший комтур позволил себе усмехнуться.
– Если бы. Меня засадили в Тампль. Насколько я понимаю, с целью уморить там.
– Надо ли понимать, что вас освободил король? – опять заговорил де Бланшар.
Арман Ги задумчиво пожал плечами.
– В известном смысле так оно и есть. Правда, я убежден, что правильнее мне было бы считать своим освободителем моего слугу.
Бывший комтур полуобернулся, как бы указывая на Лако, но вовремя вспомнил, что того нет за спиной, таким, как его ноздреватый спаситель, вход в храмовые святилища запрещен.
– Как же это ему удалось, вашему слуге? – удивился маркиз де Берни. Он имел право на удивление. В свое время он провел несколько месяцев в тюрьме Тампля и не вынес мнения о ней как о месте, из которого можно выйти без согласия тюремщика.
– Во время вступления королевских следователей на территорию замка была большая суматоха… но я вижу, господа, первоначальное предубеждение против моей персоны не рассеивается. Чем я кажусь вам подозрительным?
– Пока всем, – сказал монах.
– Но я… – растерянно развел руками пленник.
Де Бланшар поморщился.
– Не надо. Нужды в эмоциональных доказательствах нет, ведь мы изъясняем факты.
– Извольте, какие кажутся вам сомнительными?
– Вы оказались на свободе не потому, что были противником Ордена и пострадали от его предстоятелей, а по чистой случайности.
– Пожалуй да, виконт.
– И вы не присоединились к сонму гонителей, хотя имели к тому основания?
– Не присоединился, ваше преподобие.
– Почему?
– На этот вопрос трудно ответить, маркиз. Да, я не любил Жака де Молэ и установленный им в ордене режим тоже. Верно и то, что пострадал от него. Но все же я не мог поднять оружие против Ордена. Я бы не смог объяснить даже себе, во имя чего именно я воюю. Каждый мой удар приходился бы не в Жака де Мола, а в весь Орден тамплиеров. Вам понятна моя мысль, маркиз?
– Несколько путанно и совершенно неубедительно. Сказали бы лучше, что вам как дворянину противны судейские дрязги.
– Да, вы правы, мне как дворянину противны судейские дрязги.
– Ну хорошо, – маркиз де Берни подошел к светильнику в форме блюда на подставке высотой в половину человеческого роста и погрел руки над пламенем.
В церемониальной зале было довольно прохладно. Что-то от склепа было в здешней атмосфере.
– Ну, хорошо, господин комтур. Скажите тогда мне, что вас заставило оставить Париж в тот момент, когда там происходят такие сложные события? Когда есть возможность урвать свой кусок с разворовываемого стола. Что заставило вас направиться в наши отдаленные и не вполне благополучные края?
Арман Ги пожевал губами.
– Боюсь, маркиз, что мое объяснение опять покажется вам неубедительным.
– Отчего же?
– Оно, как и предыдущее, будет неэлементарным. В нем, может быть, проскользнут кое-какие эмоции, вами отвергаемые.
– Оставьте ироничный парижский тон, – фыркнул де Берни, – вы на Кипре, здесь шутят по-другому.
Арман Ги кивнул.
– Чтобы моя мысль выглядела яснее, надобно для начала осветить причину моих разногласий с Жаком де Молэ. Разногласия, из-за которых я и попал в тюрьму Тампля.
Маркиз оторвался от светильника и повернулся к пленнику.
– Мы внимательно слушаем.
Бывший комтур глубоко вздохнул, как это делает ныряльщик перед погружением в пучину.
– Дело в том, что вступил я в орден не так давно. Проделал замечательный путь восхождения от низов к верхам. И в этом мне преизрядно помогал Жоффруа де Шарне, командор Нормандии, лучший друг Жака де Молэ. Стало быть, в каком-то смысле мне помогал и сам Жак де Молэ. И вот, когда я подошел к весьма заметной должности, то вдруг понял, что от всей души ненавижу своих благодетелей. И очного – командора Нормандии, и заочного – Великого магистра Ордена.
– Что так? – усмехнулся одним усом маркиз де Берни.
– Чем они вам так не угодили? – хмыкнул де Бланшар.
– Да, очень, очень странная реакция, – пискнул толстяк-монах.
Арман Ги обвел присутствующих соболезнующим взглядом.
– Своей непритворной, истинной добродетельностью.
– Объясните сей словесный фокус, – потребовал маркиз.
– Охотно. Я считаю, что сия добродетельность, добронравие, усердие в молитвах и забота о бездомных и нищих скорее подошли бы какому-нибудь францисканскому знамени, чем Босеану.
– Как же опровергали своих противников, словом или делом? – возобновился писк монаха.
– Я знал, что не могу быть допущен к публичному диспуту с Великим магистром. Да и не в традиции у нас были словесные дуэли. Капитул Ордена сильно отличается от папского капитула.
– И вы решили пойти путем сопротивления делом, – закончил мысль де Бланшар.
– В общем, да.
– Судя по тому, что ваши взгляды на тамплиерскую традицию были прямо противоположны взглядам Жака де Молэ, вы в своей капелле проповедовали самый разнузданный образ жизни. Винопитие, разврат, содомия.
В лице бывшего комтура мелькнула растерянность. Виконт слишком быстро и хорошо понимал, о чем идет речь, но в голосе его не слышалось восхищения тем, что он понимает.
– Отвечайте же!
– Да, – мертвым голосом сказал Арман Ги, – я попустительствовал подобным поползновениям и сам принимал во многих участие. Я пребывал и пребываю до сих пор в уверенности, что все происходившее в моем комтурстве не есть просто продолжение дурных наклонностей человека по имени Арман Ги, но исповедание древних исконных тамплиерских традиций. Их оставили нам наши великие предшественники, основавшие орден рыцарей Храма Соломонова в Святой земле.
Монах всплеснул руками и отвратительно захихикал.
– Так вы считаете, что только благодаря неумеренному потреблению вина и противоестественным совокуплениям наши великие предшественники добились того величия, отблески которого еще держатся в нашей сегодняшней репутации!
– Не упрощайте сверх меры, ваше преподобие, ибо не заметите ускользания истины из ваших рассуждений. Конечно, перечисленные мною особенности повседневной жизни тех первотамплиеров были лишь составной частью жизни высокого рыцарского сообщества. Впереди стояла воинская доблесть и непримиримость к врагам веры христианской.
