Граф Огинский обосновался в Париже, а князь Карл Радзивилл, вильненский воевода и главный предводитель конфедератов – так называли польских дворян, восставших против Станислава Понятовского, – предпочел поселиться в Мангейме. За ним последовала большая часть его сторонников. Они не скрывали своего стремления – при первой же возможности вновь выступить с оружием в руках против Станислава. Доманскому больше, чем кому бы то ни было, не терпелось сразиться за независимость Польши. Познакомившись с княжной, Доманский, питавший слабость к красивым женщинам, влюбился в нее без памяти. Но ее поведение после появления в ее жизни Доманского резко изменилось.
До сих пор она вела себя как отъявленная авантюристка. Теперь же она и вправду возомнила себя претенденткой на престол. Такая перемена произошла с ней не случайно. Польские эмигранты хорошо понимали: единственное, что могло спасти Польшу, это отстранение Екатерины от власти.
Элеонора сообщила князю Лимбургу, что намерена покинуть Германию, потому что ее ожидают в Венеции. Она показала ему письмо, полученное якобы от сподвижницы Радзивилла, где было написано, что Людовик XV одобряет ее намерение отправиться в Константинополь и заявить о своих правах на российский престол. К тому же в Венеции ее уже ждал Радзивилл. Князь Лимбург поклялся, что будет любить Элеонору до конца своих дней, и, снарядив для нее величественный кортеж – на что ушли немалые деньги, – проводил ее до Де-Пона. Больше того, он даже признал за нею право в случае своей безвременной кончины взять титул княжны Лимбург-Штирумской и закрепил это на бумаге.
Так что княжна, прибыв 13 мая 1774 года в Венецию, уже представлялась как графиня Пиннебергская – так называлось одно из поместий князя Лимбурга.
Ее встретил сам Радзивилл – он нижайше поклонился новоявленной русской императрице. Гондола доставила княжну в ее резиденцию. Но не на какой-нибудь постоялый двор, в гостиницу или частный дом, а прямиком в особняк французского посольства. Документы свидетельствуют о том, что Версаль почти признал новоявленную дочь Елизаветы. Еще бы, ведь Огинский был там своим человеком. Став при Людовике persona grata, он сумел пробудить во французском монархе сочувствие к судьбе Польши. Кроме того, королевские дипломаты ошибочно полагали, будто власть Екатерины II была непрочной. Претендентка уведомила Лимбурга, что Франция отозвалась одобрительно о ее намерении поехать с Радзивиллом из Венеции в Стамбул, чтобы оттуда объявить Европе свои права на русскую корону и после нового восстания в Польше и обострения турецкой войны свергнуть с трона Екатерину II. Это было в мае 1774 года. 9 мая она написала Огинскому письмо, в котором просила его прибыть в Венецию, чтобы принять участие вместе с нею и князем Радзивиллом в путешествии на Босфор.
Надежно обосновавшись во французском посольстве, княжна начала устраивать приемы. Посетителей она принимала со всеми церемониями придворного этикета, как и подобает настоящей императрице. Радзивилл с Михаилом Доманским у нее буквально дневали и ночевали. К ней наведывались английские купцы и аристократы. Итальянцы, однако, тоже не оставались в стороне.
Но вскоре княжна растратила свой капитал, ее начали одолевать кредиторы. И вот в один прекрасный день она без малейших колебаний велела собрать весь свой скарб и подалась в Рагузу. Перед отъездом она созвала польских дворян. На этом импровизированном совете выступил Радзивилл – он выразил надежду в скором времени увидеть княжну на российском престоле. Княжна встретила его речь благосклонно и обнадежила присутствующих заявлением, что сделает все возможное, чтобы наказать виновных и отомстить за все злодеяния, совершенные против Польши.
Франция по-прежнему оказывала ей покровительство. Французский консул в Рагузе предоставил в ее распоряжение загородную резиденцию, прекраснейшую виллу в окрестностях города – на холме, поросшем деревьями и виноградниками. И снова в ее салоне стали собираться аристократы со всей Европы. Казалось, никто из них ни на миг не сомневался в справедливости ее притязаний. Княжна даже показала Радзивиллу бумаги – духовное завещание Петра I, акт последней воли своей матери, по которому она являлась законной наследницей престола, письма…
Поляки, ненавидевшие Екатерину и Россию, возлагали большие надежды на помощь Турции. Но эти надежды развеялись после подписания русско-турецкого мирного договора. В сложившейся политической ситуации авторитет княжны стал заметно падать. Радзивилл и его ближайшие сподвижники покинули Рагузу и вернулись в Венецию. Однако такой неожиданный поворот не смутил ее, и она вовсе не собиралась отступать.
Вскоре ей стало известно, что в Средиземном море находится русская эскадра и что командует ею Алексей Орлов, брат Григория, фаворита Екатерины. Ходила молва, будто он впал в немилость императрицы всея Руси. Княжна написала Орлову, признавшись, что она – истинная российская государыня, а турецкий султан считает законными все ее притязания. Она также обещала сделать Орлова первым человеком на Руси – ежели, конечно, тот встанет на ее сторону и поможет ей взойти на престол.
Орлов переправил послание, адресованное ему, Екатерине, и та дала ответ: «Я прочла письмо, что написала мошенница… Постарайтесь зазвать ее на корабль и засим тайно переправьте сюда…» Итак, в этом послании, от 12 ноября 1774 года, Орлову предписывалось «схватить самозваную внучку Петра Великого любой ценой – хитростью или силой».
Орлову предстояло начать игру. Его флагман бросил якорь в Ливорно. Княжна покинула Рим и остановилась в Пизе. Она едва сводила концы с концами. И вот в один прекрасный день она получила великую весть: к ней направляется кортеж адмирала Орлова. Адмирал просит принять его. Представ перед претенденткой на престол, Орлов тут же отвесил ей нижайший поклон и всем своим поведением дал понять, что признает в ней настоящую княжну. Он стал бывать у нее чуть ли не каждый день. Через неделю Орлов-Чесменский предложил княжне отправиться на корабле в Ливорно, чтобы наблюдать за морскими маневрами.
22 февраля на адмиральском корабле «Исидор» самозванка была арестована. Ее доставили в Россию и заключили в Петропавловскую крепость.
Вести дознание по делу лжеимператрицы было поручено фельдмаршалу князю Голицыну. Он представил императрице прелюбопытнейшие отчеты, основанные на признаниях самой авантюристки.
Так в чем же призналась самозванка?
Зовут ее Елизавета, ей двадцать три года; она не ведает ни своей народности, ни места рождения, не знает она, и кто были ее родители. Шестилетним ребенком ее вывезли в Лион, а после полугодового пребывания в этом городе – в Киль. Воспитывалась она под наблюдением госпожи Перет или Перон (точно не помнит) и крещена по православному обряду; не припомнит, когда и в чьем присутствии. Когда она спрашивала, кто ее родители, от нее отделывались лишь утешением, что скоро они приедут. О пребывании в столице Гольштинии (Гольштейна) у Азовской принцессы остались лишь туманные воспоминания.
Когда ей исполнилось девять лет, воспитательница и еще одна женщина, уроженка Голштинии по имени Катрин, вместе с тремя незнакомыми мужчинами увезли ее в Россию через Ливонию. Это случилось в 1761 году, сразу после смерти Елизаветы Петровны, императрицы российской. Минуя Петербург и прочие города, они двинулись по направлению к персидской границе. Всю дорогу она болела, и ее оставили в какой-то деревушке – названия она не помнит. Как ей кажется, ее просто пытались отравить. Пятнадцать месяцев она провела в одиночестве. Постоянно плакала, жаловалась. Но все было напрасно. И лишь потом из разговоров крестьян поняла, что ее держат здесь по приказу покойного императора Петра III…
