– Какое там! Не жилец – царь-жила перебита! Волоките в покойницкую, пока дотащите, он уже дух и испустит!
Подлекарь циничен и непреклонен, но иначе сейчас ему нельзя, вокруг него только кровь, боль и смерть.
Из хроники сражения: «Солнце давно взошло, но дым так густо заволок небо и все окрестности, что его не было видно. Ветер стих; наши корабли, удерживая места против избранных ими в линии шведских судов, имели крюйсель, иные грот-марсель, на стеньге. “Иезекииль”, находившийся рядом с адмиралом, отставал и уваливался из линии. “Князь Владимир” также, и потому обоим были даны повторительные сигналы “вступить на свои места”. Часу в 6-м у нашего адмирала свалилась крюйс-стеньга, а у передового “Иоанна Богослова” свалились фор-брам и крюйс-стеньги. Но команды наши продолжали сражаться молча и дружно. Около 6 часов в неприятельской авангардии (на северном фланге). Корабли, один за другим начали уклоняться от боя. Там, где они нашим видны, в дыму, им посылали анфиладные выстрелы вдогонку, но ветер стихал до полного штиля. Наш флот находился в несколько растянутой линии, но вперед не подвигался».
К вечеру огонь шведов стал ослабевать. Их корабли, туша пожары, один за другим выходили из боя. Центр нашей линии и особенно «Иоанн Креститель» Круза на буксирах подаются вперед и продолжают перестрелку, но шведы этого вызова уже не принимают. А отходят все дальше и дальше. Шведский флот медленно поворачивает и начинает отход в сторону острова Сескар. Стихал ветер, и Карл Зюдерманландский занервничал: он боялся штиля. Герцог хорошо помнил, что Круз – известный мастер абордажа. Отходя, шведы дали несколько залпов по воде, в надежде, что отскочившие рикошетом ядра попадут в наши корабли. Ядра отрикошетили, но до наших кораблей все равно не долетели. В восемь часов вечера стихли последние выстрелы, но над волнами по-прежнему стелился густой дым. Русская эскадра находилась в прежней позиции. Место боя осталось за нами! Над «Иоанном Крестителем» взлетел сигнал «поворот оверштаг». Сохраняя линию, вся эскадра поворотила на правый галс общим направлением на зюйд, по-прежнему преграждая путь к Кронштадту и Петербургу.
* * *
Едва стихли последние залпы, Круз в шлюпке вновь обошел на катере все корабли. Начал он с авангарда и снова навестил друга Сухотина. На этот раз посидел у изголовья, подержал в руке руку старого товарища. Лицо раненого было смертельно бледным, нос и скулы заострились, как у мертвеца. Лекарь уже дал Сухотину порцию опия, и тот находился в полузабытье, но Круза узнал и, вымученно улыбнувшись, прошептал губами:
– Как сражение?
– Все хорошо, Яша, мы победили! Ты береги силы и поправляйся, впереди у нас еще много дел!
Поправил подушку, перекрестил друга и вышел вон, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. В глазах старого моряка стояли слезы… Тогда же Сухотин был отправлен пакет-ботом в Кронштадт.
Заменившему командира авангарда капитану 1-го ранга Федорову Круз дал подробные указания на случай нового боя.
– А флаг вице-адмиральский не спускай, пусть герцог думает, что у нас все живы и здоровы!
Осмотрев повреждения кораблей, поздравил подчиненных с одержанной победой. Командиры «Святого Николая», «Всеслава» Борисов получили нагоняй за медлительность. После этого Круз вернулся на «Креститель», писать донесение о сражении. Больше всего опасения у вице-адмирала вызывали корабельные пушки. На «Всеславе» за время сражения треснуло четыре пушки, на «Святом Николае» семь, а на «Царе Константине» все одиннадцать. Каким-то чудом все они не разорвались, но как знать, сколько еще разрывов будет завтра. Все разорвавшиеся и треснувшие пушки были старые-престарые, еще петровского литья. Ясно, что ставить их на корабли было преступлением, но иного выхода просто не было.
Потери в людях были до сотни убитых и две с лишним раненых, из них почти треть погибла от разрыва своих же пушек. О потерях шведов оставалось только догадываться. С наших кораблей видели, что у них было сбито не менее десятка брам-стенег. В людях они потеряли примерно столько же, как мы.
А вскоре на «Иоанн Креститель» прибыл шлюпкой командир «Иоанна Богослова» капитан 1-го ранга Одинцов. За Одинцовым слава Гогланда, где он командовал флагманским «Ростиславом», он Георгиевский кавалер и лично известен императрице. По этой причине командир «Богослова» вел себя весьма независимо.
– Ваше превосходительство, мой корабль серьезно поврежден и нуждается в починке! – начал он речь без всяких вступлений, переступив порог адмиральской каюты.
Круз недоуменно поднял глаза:
– Все имеют повреждения, что в том такого?
– Я потерял крюйс-стеньгу!
– Вы прекрасно видите, что и у меня такие же повреждения, однако же я намерен держаться в линии, а потому советую и вам последовать моему примеру!
Но Одинцов решил по-своему, несмотря на сигналы с флагманского корабля, несмотря на решительный протест своего старшего офицера, капитан-лейтенанта Ознобишина, самовольно взял курс на Кронштадт.
За это своеволие Одинцов будет привлечен к суду. Оправдываясь, он будет утверждать, что не понял запретительного сигнала командующего, но это будет ложь.
Да, повреждения «Иоанна Богослова» были немалыми, но не большими, чем у других кораблей, которые и не помышляли об уходе.
Едва началось сражение и гром выстрелов донесся до Кронштадта, там изготовились к обороне. На бастионы встали все, кто мог держать оружие, вплоть до мальчишек – кадет Морского корпуса. Глядя на детей, которые ежились в своих зеленых мундирах, вице-адмирал Пущин хотел было отправить их в корпус, но кадеты со слезами просили оставить их на бастионах.
Из письма Пущина графу Чернышеву: «У нас предосторожности все взяты: в прошедшую ночь как я, так и все офицеры по назначенным им крепостям, со служителями ночевали у пушек, будучи готовы во всякое время к отражению неприятеля. Через сей сбор сделано то, что всякий ныне знает свое место. Брандскугели были приготовлены, а с загородных батарей приказано палить калеными ядрами. Мы все только и беспокоились, нет ли зарядов во флоте, смотря по упорному и продолжительному сражению, каково было вчерашний день… Какой-то Бог пошлет конец».
В тот же вечер Екатерина Вторая получила донесение от Нассау-Зигена. Тот находился в это время с гребной флотилией в финских шхерах. Неизвестно по какой причине, но принц сообщал, что Круз наголову разбит и шведы вот-вот прорвутся к Санкт-Петербургу. Во дворце вспыхнула паника. Однако около полуночи пришло сообщение из Кронштадта, что Круз был атакован неприятельским флотом, но отстреливался с раннего утра до позднего вечера и остался на старом месте. Екатерина устало опустилась в кресло:
– Теперь я спокойна! – заявила она придворным.
Лучше всех оценил деятельность Круза в день сражения его недруг, капитан 1-го ранга Денисов, в своем письме Нассау-Зигену: «Г-н адмирал Круз за все свои действия, за свое хладнокровие и мужество заслуживает самую высокую похвалу, но он, по несчастью, дурно был поддержан капитанами его судов. Мы гнались за неприятелем, но погоня была скоро прекращена по причине робости некоторых из них. Четверо уклонились от сражения и у нас остались только 13 кораблей, действительно сражавшихся».
