* * *
Когда шторм поутих, все пространство у Роченсальмских островов было усеяно обломками судов и мертвыми телами. Над зыбью с криками носились чайки… Впоследствии будет подсчитано, что наши потери в ту страшную ночь – семь с половиной тысяч человек, из которых две с лишним сотни офицеров.
Много лет спустя шведский историк скажет, что шведы сражались в тот день с отчаянием, русские же были обмануты в своей уверенности в победе, и потому силы их скорее истощились…
После окончания сражения король велел собрать всех пленных русских офицеров на импровизированный пир, накрытый прямо на берегу моря в палатках. Сам он обходил всех с бокалом в руке, чокался и был наигранно весел и улыбчив. Можно только представить, с каким сердцем пили вино оставшиеся в живых офицеры, смотря через поднятые пологи палаток, на пенные волны. Среди которых еще плавали тела их погибших товарищей.
Густав Третий был счастлив – сбылась его заветная мечта – хоть раз, но он одержал верх над русскими.
Впрочем, сами шведы насчет флотоводческих талантов своего предводителя не обольщались. Из шведской хроники: «Густав Третий, который находился за центром на своей яхте, снова показал свою полнейшую неспособность. Он хотел потребовать от русских через парламентера, чтобы они удалились и выражал надежду, что ветер повернется и облегчит русским бегство; у него было полное отсутствие морского и военного глаза и всякой выдержки».
Из воспоминаний шведского майора Казалеса: «Нассау, трепетавший за остатки своего флота и лично свою безопасность и видя, что стройное отступление невозможно, подал сигнал к общему отходу; оставив свое адмиральское судно – фрегат «Екатерина», он сел в шлюпку и с большими предосторожностями удалился назад под Фридрихсгамские стены. Сила ветра возросла между тем чуть ли не до бури. Гребные неприятельские суда попытались было последовать примеру своего начальника, что им отчасти и удалось, другие разбились об утесы и отмели; большаяч же часть кораблей не была в состоянии даже двинуться с места и продолжать жаркую пальбу, выжидая перемены ветра, чтобы спастись бегством; но непостянная стихия, на беду их, оказалась на этот раз слишком упорною. Наступила ночь и ради темноты пальба с обеих сторон была приостановлена уже за час до полуночи».
Понимая, что с его карьерой в России покончено навсегда, Нассау-Зиген решил упредить Екатерину Вторую и отписал ей следующее письмо: «Не имею силы дать отчет Вашему Величеству в подробностях уничтожения вашей флотилии. Я нахожусь в отчаянии. После такого поражения я решился оставить ремесло, которое делало меня счастливым».
Прочитав это послание, Екатерина побледнела и сказала:
– Сердце мое сокрушено!
Несмотря на это на следующее утро она вышла спокойная и приветливая, как всегда. В тот день спускали на воду новый 100-пушенчый корабль, названный «Святой Евсевий» в честь дня Выборгской победы.
Не дожидаясь ответа, принц передал команду остатками флотилии вице-адмиралу Козлянинову, а сам самовольно отправился в Петербург, упредить возможное расследование и суд над собой.
Одновременно в столицу ушло и письмо надзиравшего за принцем секретаря Турчанинова: «Я, по чистой совести, присяге и верной службе доношу, что главнейшее причины дело сего суть:
1. Беспредельное рвение принца Нассау найти и разбить неприятеля. Опрометчивость его – в равном градусе с упомянутым рвением. Все сие не допустило его исследовать подробно отысканного неприятеля в его силах и положении; а потом и приготовить канонерские лодки с такой благонадежностью, потому что они только что пришли с господами Козляниновым и Слизовым.
2-я причина – составляет неповиновение и устройство тех лодок. Но как, не обучив людей и не приуготовя – не можно, кажется, с такою строгостью и взыскивать с них.
3-я причина – сильный W ветер – не только навлек на камни все галеры; но и не позволил парусным судам выйти из опасного места, куда оные зашли, ибо тут уже все усилия деланные были тщетны».
В те дни оставшиеся в живых вечерами пели злые куплеты:
Предводитель принц Нассау
Он засалил свою славу!
Эх, ты сучий сын Нассау
Тра-та-та та, твою мать!
Боязни уже никакой не было. Им, чудом обманувшим смерть, теперь было глубоко наплевать на какого-то заморского принца.
Если посмотреть на биографию Зигена, то обращает на себя внимание его поведение при штурме испанцами английского Гибралтара. Тогда, командуя плавучими батареями, он совершенно бездумно бросился на приступ, суда были перетоплены, люди погибли, а сам Зиген сбежал. Добрый испанский король, впрочем, не обиделся (испанцы привыкли к этому времени быть битыми) и дал проходимцу титул испанского гранда. При Очакове и первом Роченсальме Зиген в точности повторял свои бездумные гибралтарские наскоки, но там все обошлось, наши дрались как черти и победили. При повторной атаке на Роченсальм все вышло иначе. Наивно было бы думать, что принц сожалел о погибших, русская кровь для авантюриста не значила ничего. Он печалился о своей загубленной карьере. И все ж предел авантюристу был положен, хотя и столь чудовищной ценой. В отличие от испанцев, россияне быть битыми не привыкли, а потому ни на какие титулы и чины более Нассау-Зиген в России рассчитывать не мог.
Императрица Екатерина, подумав, решила быть к Нассау-Зигену милосердной. Почему? Потому, что вообще была женщиной незлой, а во-вторых не хотела предстать в плохом обличии перед Европой, которая ждала, как она решит судьбу известного авантюриста. Впрочем, все ее реверансы были чисто внешними, на деле принцу недвусмысленно указали на дверь.
* * *
Тем временем Чичагов отправил Екатерине более подробный доклад об итогах Выборгского сражения и последующей погони. Этот пакет уже повез флаг-офицер Александр Шишков. Капитан 2-го ранга поехал сразу в Царское Село, где в то время пребывала императрица. Посланца адмирала принял секретарь вице-канцлера Трощинский, который представил его самому Безбородко. И Трощинский, и тем более Безбородко, приняли вестника победы весьма прохладно. Шишков недоумевал, он никогда не слышал, чтобы так встречали офицеров, привезших победные реляции. В своих воспоминаниях он впоследствии писал: «Я удивлен был довольно холодным, как мне казалось, приемом меня, привезшего, хотя не новое, однако обстоятельное известие о столь знаменитой победе, но удивление мое уменьшилось, коль скоро услышал я, что за несколько часов передо мною пришла печальная весть о разбитии шведами гребной нашей флотилии… Известие сие так сильно поразило меня что я, невзирая на важность объявления мне о том самом князем Вяземским, долго не мог тому поверить, и даже осмелился спросить у него: не шутит ли он надо мною, так неимоверным казалось мне сие событие».
Уйдя в дальний конец Царскосельского парка, Шишков плакал не в силах понять, как могло произойти такое невероятное поражение: – Как же так, ведь только один Кроун на своем «Венусе» заставил поднять русские флаги почти всю вражескую флотилию!
Взгляд невольно задержался на возвышавшейся посреди пруда знаменитой Чесменской колонне. Более всего поразило Шишкова известие, что в сражении погиб со всей командой гребной фрегат «Святой Николай», которым он еще недавно командовал и сменщик Шишкова, знаменитый капитан Маршал. Однако, несмотря на траур, царивший во дворце, на следующий день Безбородко вторично принял Шишкова и вручил ему золотую шпагу «за храбрость», а также осыпанную бриллиантами табакерку с пятью сотнями червонцев. Но радости от награды Шишков не получил, горечь и боль Роченсальма были тогда у него сильнее всех иных чувств.
