Но Екатерина была настроена серьезно.
– Мудрость правителя как раз и состоит в том, – сказала она строго своему любимцу. – Чтобы не оставлять для будущих поколений никаких узлов!
На следующий день Государственный Совет рассмотрел аньяльские бумаги. Предложение отдать финнам часть российской территории отвергли не обсуждая. Ответ составить поручили вице-канцлеру Остерману. Окончательное послание было весьма доброжелательным, но пространным. Осторожничая, вице-канцлер у Екатерины бумагу не подписывал.
– А где ж подпись императрицы? – наивно удивился Егергорн, бумагу в руки получив.
– Подписи не будет! – ответили ему.
Чтобы хоть немного подсластить пилюлю, перед отъездом майора одарили перстнем с бриллиантом и пятьюстами червонцами. Поздним вечером 2 августа казаки переправили Егергорна через линию российских войск у местечка Виалу.
Опасения Остермана о нежелательности подписи Екатерины под письмом несколько к аньяльским мятежникам полностью оправдались. Уже через несколько дней, после возвращения Егергорна из Петербурга на стол Густаву легла его копия. Самому же Егергорну по возвращении пришлось нелегко. Перстень и червонцы были расценены его товарищами как подкуп и майор навсегда был лишен всякого доверия.
В те дни, обсуждая с Екатериной вопросы европейской политики, вице-канцлер Остерман заметил:
– При всей своей противоречивости аньяльский мятеж позволил нам выиграть время и подтянуть к шведским границам войска!
Императрица на это лишь покачала головой:
– Не аньяльцам мы благодарны должны быть, Александр Иванович, а нашим морякам во главе с адмиралом Грейгом, которые своей викторией столь сильную оторопь в неприятельских рядах вызвали. Не Аньяло, а Гогланд остановил шведов!
В своем кругу императрица даже осуждала конфедератов:
– Какие изменники! Буде не таков был король, то заслуживал бы сожаления. Но что делать? Надобно пользоваться обстоятельствами: с неприятеля хоть шапку долой.
Зато теперь Екатерина была уверена в исходе войны с Густавом Третим. 14 августа она писала Потемкину: «И так все беспокойства ваши мне теперь чувствительнее, нежели дурацкая шведская война, в которой смеха достойные ныне происхождения, и, по-видимому, кончится собранием Сейма в Финляндии и Швеции, и тогда станем со Штатами трактовать о мире».
С тех пор в переписке Екатерина величала короля Густава не иначе как Фуфлыгой.
Вскоре из всей финской армии не примкнувшим к мятежу остался лишь один полк – Саволакский пехотный. Но пока известие о его благонадежности достигло ушей Густава Третьего и он послал туда офицера передать солдатам свою благодарность за преданность, было уже поздно. Полковые офицеры после долгих раздумий все же подписали пункты аньяльской конфедерации, а солдаты при виде королевского посланника принялись выкрикивать:
– Передай Густаву, пусть созывает сейм: воевать нам или возвращаться к женам!
Теперь с королем всегда неотступно следовал конвой лейб-драбантов во главе с Хансом фон Ферзеном. Полковник ранее воевал за независимость республиканской Америки, а теперь был приставлен охранять тело короля. Ружья драбанты всегда держали со взведенными курками, готовые к бою.
В те дни на аванпостах шведские и русские офицеры встречались у костров, распивая шампанское. О войне напоминали лишь дозоры, разъезжающие на виду друг друга. Шведы жаловались нашим, что по ночам цыгане воруют у них лошадей.
– Это не по правилам! – возмущались шведы. – Зачем ваши гусары занимаются конокрадством!
– Увы, эти гусары только это и умеют! – смеялись наши, разводя руками. – Впрочем, ежели позолотите ручку их женам, те смогут предсказать и вашу скорую судьбу безрадостную!
Между тем требования аньяльцев к своему королю все возрастали. Смелея от собственного успеха и безнаказанности, они уже не просили короля о заключении с русскими мира. Теперь они требовали участия офицеров в работе сейма, упразднения министерства финансов, ареста и суда над самим королем. Не испытывая более судьбу, Густав Третий, бросив митингующую армию на своего брата – герцога Карла, поспешил в Стокгольм, чтобы уже оттуда силой закона и общественного мнения обуздать мятежников.
Едва король покинул ставку, Карл Зюдерманладский собрал у себя генералов. Только что прибывший от флота из Свеаборга и еще не искушенный в армейских интригах, он во всеуслышание заявил:
– Погодите, мы еще с вами устроим русским в здешних лесах второй Гогланд!
Генералы онемели… И лишь один из них, старенький и лысенький интендант, всхлипнув, замахал руками:
– Ваше высочество, не надо второго! Хватит с нас и одного!
Именно тогда шведская армия безмолвно убралась от стен Фридрисгама. На суше наступило полное затишье. Тем временем, вслед за армией мятежный дух распространился и на шведский флот.
* * *
Незадолго до начала войны императрица Екатерина серьезно поссорилась со своим сыном. Все началось с того, что Екатерине донесли о том, что Павел увлечен фрейлиной Нелидовой. Разгневанная императрица велела звать сына из Гатчины к себе.
– Как ты можешь изменять такому ангелу, как твоя жена? – набросилась она на Павла.
Но тот неожиданно расхохотался ей в лицо:
– Что я слышу! Вы проповедуете мне мораль! Вы, меняющая фаворитов как перчатки!
– Вон! Уходите немедленно, или я прикажу вас арестовать! – закричала взбешенная императрица. – Ты забываешь, что ты мне сын!
– Я этого никогда не знал! – гордо ответил Павел, покидая кабинет матери.
В тот же день Екатерина составила секретное завещание, в котором лишала Павла права на престол.
Вернувшись же в Гатчину, вчерашний наследник престола продолжил муштровку своего любимого гатчинского войска – нескольких пехотных батальонов и артиллерийской команды, одетых и выученных на прусский манер.
С открытием боевых действий в Финляндии Екатерина, разумеется, вспомнила и об этих батальонах и велела передать все войско Павла во флот для действий при абордажах. Сын категорически воспротивился:
– После кораблей мне их уже никогда воедино не собрать!
В свою очередь Павел выдвинул матери два условия посылки своих войск на войну: во-первых, использоваться они должны только на сухопутье и без раскассирования, а во-вторых, перед отправкой он должен для поднятия духа уходящих представить их императрице.
Екатерина по первому пункту требований особо не возражала, но зато возмутилась по второму:
– Прусскую армию я смотреть не желаю!
Однако Павел к этому времени уже сумел встретиться с последним из материных фаворитов графом Мамоновым и тот сумел уговорить Екатерину присутствовать на проводах гатчинского воинства. Одновременно Павел начал проситься на войну и сам. Императрица некоторое время отвечала отказом. То ли боялась за жизнь сына, то ли опасалась за возможный рост его популярности в армии, но, в конце концов, дала себя уговорить.
